публикации

Веришь - не веришь.

ДО НАЧАЛА ВТОРОЙ МОСКОВСКОЙ БИеннале остался еще месяц. Но первый ее проект "Верю", организованный Московским музеем современного искусства, уже можно увидеть на "Винзаводе". Выставка организована с размахом, которому мог бы позавидовать постановщик "Парка Юрского периода". Зрители спускаются в подвал, где холодрыга, полутьма, торчащие пучки проводов и лабиринт, схема к которому висит при входе, но на руки не выдается. Винзавод, если кто не в курсе, памятник архитектуры, теперь переделывается в крутой арт-центр с тем же названием. Проект "Верю" - первый здесь.

О голливудском размахе напоминает не только арт-площадка в 20 тысяч квадратных метров, но и величина арт-объектов. Всех входящих встречает чудище в черном, смахивающее на динозавра. Вместо головы - экскаваторный ковш, под черными одеждами - деревянные стремянки, а на табличке - "Подземные скоты жмутся поближе к человеку". Неподалеку от макета чудища, рожденного разумом классика Дмитрия Александровича Пригова, скачет на большом экране "Первый всадник", запечатленный видеокамерой группы АЕС+Ф. Всадник не медный, а каменный. Вместо лика грозного царя - неподвижное лицо ребенка, похожего на Будду. Вместо коня - вздыбленный динозавр на заснеженной равнине. Куда же скачет рыцарь актуального искусства?

59 известных российских художников, которые участвуют в проекте, на этот вопрос отвечают каждый по-своему. Что касается куратора Олега Кулика, в прошлом акциониста-провокатора, теперь сменившего имидж и вернувшегося к кураторской практике, то он неустанно подчеркивает, что проект "Верю" никакого отношения к религии не имеет, разом уводя его из-под дамоклова меча межконфессиональных споров. Но понять, к чему же имеет отношение проект, не так просто. С одной стороны, Кулик объясняет, что "не имеется в виду вера - имеется в виду сюжет размыкания себя навстречу друг другу". С другой стороны, "религиозность... ищет откровения". Метафизический туман крепчает на глазах. Поиски нового откровения, не предусматривающего догматов, перетекают в "начало формирования среды". Не тусовки, а профессиональной корпорации. Воля ваша, господин профессор, надо бы определиться, что ищем: откровение или профсоюз... Понятно, что легко получить в ответ убедительно-доходчивое: "Ты, Зин, на грубость нарываешься..." Люди говорят про сакральное, возвышенное, тайное - материи тонкие, доступные только необыкновенным натурам. Но и художественные натуры, из тех, что не гнушаются презренной логической ясностью, признаются нехотя, что не очень врубаются в замысел. Вот, скажем, Александр Шабуров, один из группы "Синие носы", замечает: "Жизнь вокруг меняется постоянно, а художники зацикливаются на чем-то одном. И перезагрузить свою голову они могут ограниченное число раз. У Кулика очередная перезагрузка. Он, как и все мы, понял: то, что было в 1990-е годы, давно закончилось. Раньше все жили героическим противостоянием: "классические" - ск-сств-(этот способ сакрализации слова "искусства" и запрета на называние его, как имени Бога в иудаизме, - вклад в проект концептуалиста Юрия Альберта. - "Итоги") и масс-культура - отстой, а вот "современное - ск-сств-" - это круто! Сейчас выяснилось, что это не так. Что икона и соцреализм - наши визуальные корни, от которых глупо отказываться. Мы пока не можем внятно сформулировать новые приоритеты. Кулик вот заключил свои ощущения в слова про "веру", "чудо" и "трансцедентное".

Итак, имеет смысл оторваться от увлекательных разговоров о трансцедентном, чтобы поговорить о вещах обыденных - отношениях современного искусства со зрителем. Говоря низким слогом, потребителем. Похоже, собака зарыта именно здесь. Судите сами. В скучную эпоху застоя концептуальное искусство создавалось для узкого круга посвященных. Пушкинское "ты сам свой высший суд" было понято буквально. Герметичность этого круга, во-первых, служила гарантией выживания и способом создания касты посвященных. Во-вторых, культивировала усложненность языка, интеллектуализм, тонкую иронию, адресованную элите. А в-третьих, в отсутствие рынка работы можно было только подарить. Отсюда - бескорыстие, романтическая преданность искусству ради него самого.

После аукциона "Сотби" 1988 года выяснилось, что плоды уединенного вдохновения хорошо продаются. Покупателями были западные коллекционеры. Неудивительно, что и художники, пытаясь найти свое место в перевернувшейся действительности, начали ориентироваться прежде всего на них. На место язвительных интеллектуалов-концептуалистов пришли молодые, 20-летние, использующие провокационные, агрессивные, шоковые стратегии. Искусство выступало в роли ребенка из сказки Андерсена про голого короля или, если угодно, простодушного дикаря, указывающего обществу на бессмысленность социальных табу. Понятно, что в этой роли оно попутно противостояло и классическому искусству.

Но бесконечно эксплуатировать маску простеца, близкого к природе, невозможно. Тут как нельзя более кстати подоспела мода на постмодернизм. Классика разошлась на цитаты. Тотальная ирония стала хорошим тоном. Пафос - неприличен в приличном обществе, как раньше - матерные слова. Увы, эту стратегию использовали слишком многие. Западным галеристам своя рубашка тоже ближе к телу. Зачем им постмодерн российского разлива, когда своего хватает? Так, в 90-е отечественным художникам пришлось сделать ставку на развитие родных галерей и воспитание собственных Гуггенхеймов. Короче, на становление нашего арт-рынка.

Эта стратегия вроде удалась. Но художник в результате оказался в зависимости от выбора галеристов и вкусов покупателей. Следующий шаг - попытка вырваться и отстоять себя. Отсюда неожиданное предложение Альберта считать слово "искусство" таким же сакральным, как слово "Бог". Короче - назад, в катакомбы! И тут актуальные художники заходят даже дальше, чем Александр Иванов. С другой стороны, в поисках покупателя актуальное искусство обращается к... массовому зрителю. А раз так - приходится использовать опыт масскульта.

Если с этой точки зрения посмотреть на проект "Верю", то многое станет понятно. Масскульт немыслим без мощного пиара. И с этим все в порядке. Масскульт ставит на звезды. В "проекте художественного оптимизма" задействованы крупнейшие российские художники всех поколений: от затворника Андрея Монастырского до популистской группы "Синие носы", от Дубосарского и Виноградова до радикала Анатолия Осмоловского... Массовая культура манит спецэффектами. Пространство "Винзавода" гарантирует саспенс, таинственность, приключение. Аттракцион становится ключевым понятием. Не важно, идет ли речь о маске, сделанной Константином Худяковым, которая после многообразных превращений вдруг произносит "Не верю", как некогда Станиславский. Или о проекте Дмитрия Булныгина, спроецировавшего на потолок съемку теннисистки снизу. Поднимаешь голову - а там белоснежные трусики, летящая юбочка, крепкие ножки, резкие крики-выдохи и восторженный рев толпы. Соблазн и успех как религия нового века.

Первый поход актуального искусства в народ удался. Что дальше?