публикации

главное сейчас - преодолеть отчуждение

Мне давно хотелось побеседовать с художником из стана актуалов, обладающим самой скандальной репутацией, - Олегом КУЛИКОМ; его работы вошли в коллекцию киевского Арт-центра, вот вам и повод для встречи. Правда, особого энтузиазма у Кулика эта тема не вызвала - и в самом деле, что ему Киев, где, кстати, он родился в 1961-м, если его работы есть в куда более знаменитых музеях Запада... Зато положение вещей в Москве Олегу совсем не безразлично - настолько, что он решил на время отвлечься от собственного творчества и объединить художников в проекте, который покажут в рамках II Московской биеннале современного искусства.

- Судя по новому Арт-центру в Киеве, вас следует политкорректно называть художником русско-украинским...

- Возможно, но я себя ощущаю московским художником. В этом музее учитывалась национальность авторов, и мне это кажется немножко странным, тем более что в коллекции есть и мировые звезды, которых трудно заподозрить в украинском или даже союзовском происхождении. Мне ближе Москва - в некотором смысле она всегда была столицей империи, но сложилась и нормально ощущает себя как интернациональный город. И сейчас, когда многие страны разошлись, ищут национальную самобытность, в Москве как раз сохраняется спокойствие по поводу своей идентичности. В этом плане она - мировой город, и я вижу именно за этим будущее. Это не значит, что все национальности здесь размыты, но ясно, что есть более интересные события и идеи, которые не позволяют людям заострять внимание на своих, так сказать, биологических особенностях. И мне это очень близко: я никогда - ни в Советском Союзе, ни сейчас - особенно не задумывался над своей национальностью. Все мы жили в одной стране, и мне не приходит в голову оценивать людей не по их человеческим качествам, а как-то иначе. Москва на этом не зацикливается в силу того, что здесь много других интересов, очень напряженная жизнь. Вполне допускаю, что в местах, где культурная или социально-политическая жизнь не такая насыщенная, эти моменты уродливо выходят на первый план.

- В одном диспуте вы употребили замечательное выражение "культурная политика" Каковой видится она вам - актуальному художнику?

- Видите ли, очень важно, с какой стороны смотреть. Скажем, если с позиций государства...

- Хорошо, вспомним формулу "Если бы министром был я....".

- Ну если бы министром был я, то прежде всего попытался бы сформулировать если не идеал, то свод неких безусловных ценностей, которые в принципе разделяют все люди. Кстати, он бы не сильно отличался от десяти заповедей, только изложенных современным языком. Они как бы никому не принадлежат - это не ценности СССР, или России, или Америки: они общечеловеческие. Если культура лишена ценностей, выходящих за пределы практических потребностей, политики или экономики, тогда убивают искусство. Обывателю можно и даже порой нужно руководствоваться конъюнктурой в жизни, которая может быть немного ханжеской. А в искусстве как раз наоборот: нельзя говорить неправду, кокетничать и приспосабливаться. Я бы создал подобие интернет-сообщества или музей современного искусства, который бы действовал по принципу и клуба, и музея, и храма (не в смысле церкви, а храма искусств), где люди могли бы постоянно вести дискуссию о высших ценностях и их проявлениях: спорных, бесспорных, скандальных, высоких, низких...

- Вам мало в Москве трех музеев современного искусства? Ведь, помимо ММСИ, есть еще и ГЦСИ, и Третьяковская галерея все активнее работает с сегодняшним материалом...

- Мало! Важно ведь не просто название, но и наполненность. Третьяковка - косная, тяжелая, малоподвижная структура, очень связанная с прошлым в искусстве. Это некий аналог Британского музея, устремленного в прошлое. Музей Церетели - интересный, живой, подвижный, но немножко маленький и тоже грешит всеохватностью. Это не боевая единица, а музей в старом смысле слова, где очень много всего. Конечно, много обиженных художников, направлений, к которым было мало внимания. Когда появляется такая институция, очень хочется всем помочь, и они волей-неволей играют роль защитников, друзей художников - милых, хороших людей. Но если ты строишь активную политику, должно звучать только то, что работает здесь и сейчас. То есть актуальное. Это немного безжалостный взгляд, конечно... А ГЦСИ - скорее клуб по интересам. Это неплохо, это важно, но все-таки вспомните, что такое МОМА (Museum of Modem Art в США): ведь там покупали не всех художников подряд, а в основном радикальных, за этим очень жесткая политика. Существует много хороших вещей, но они не ложатся в наш взгляд: нужна активная, наступательная борьба. Кстати, в МОМА велась большая исследовательская работа,, и вот это самое главное. Я утверждаю: коллекция - все-таки нечто для музея вторичное. Во всяком случае, для музея живого современного искусства.

- Всегда все музейщики, начиная от директора Эрмитажа г-на Пиотровского, говорят, что для музея самое важное - хранение собрания!

- Хранение - базовая функция, это как бы скелет. Но если в организме главное - скелет, то это труп! Очень важно, как музей ориентирован в будущее. Старые большие музеи хранят уже столько ценного, что это все прочее перевешивает. А новые музеи, вроде ГЦСИ, должны активнее заглядывать в будущее. И это происходит, но с трудом, и площади у них мало. У музея должны быть тысячи квадратных метров! Плюс щедрое финансирование.

- Судя по многолюдью в вашей мастерской, вам наскучило индивидуальное творчество...

- Вовсе нет! Но, знаете ли, я никогда не замыкался в рамках индивидуального творчества, никогда! Художник-перформансист меньше других работает в одиночку. Искусство - это коммуникативный акт. Возможно, некоторые его мыслят как религиозный акт, когда художник-анахорет общается с "высшим". Но я привык к такому искусству, которое что-то говорит другому человеку, причем о достаточно сложных вещах и достаточно сложным языком. Очень важно, чтобы эти сложные вещи были понятны как можно большему числу людей. Это не самоцель, но тем не менее вы должны слышать какой-то отзвук, вы всегда находитесь в некоей связи, коммуникации - и со зрителем, и с собратом-художником, и с критиком, и с куратором. Это и есть поле деятельности, в котором художник никогда не бывает один.

Бывают кризисные минуты, когда общее течение, в котором ты находишь свои ручейки и пригорки, как бы останавливается, иссыхает. Это не так страшно - пустое пространство наполняется нашими мыслями. Сейчас, по моим ощущениям, именно такой момент, когда общих мыслей и движений как бы нет - есть отдельные ручеечки, но они не сливаются ни в какую тенденцию. Более того, отчуждение перекинулось и на людей, и мне это кажется очень опасным. Кстати, такая ситуация в искусстве уже была на нашей памяти в конце 80-х - начале 90-х, когда шла перестройка: кто-то уехал на Запад, кто-то перекинулся в бизнес, и все разбежались. Потребовались огромные усилия энтузиастов, чтобы снова всех собрать. Вот тогда и появился перформанс - в некотором смысле это был жест отчаяния: люди из арт-среды - из музеев, культурных кухонь - ушли, аудиторию можно было захватить только на улице, только там быть услышанным. Поэтому мы и вышли на площади, стали бегать, кричать, кусать, лаять - отражать эту жизнь, дикую и некультурную, делать ее портрет. И среда ожила, появился интерес, пришли новые люди - в последние 15 лет современное искусство имело общие течения, как бы общее озеро, в котором каждый в меру своих способностей выписывал какие-то кренделя. Кто-то взлетал, кто-то тонул, но у всех на глазах.

Сейчас опять ушла эта общность - интеллектуальная, душевная, духовная. Но времена все-таки изменились: если раньше был вакуум, не было внешних событий, признания, понимания общества, известности, то теперь нас все знают. Многие ездят за рубеж, мы освоили внешний мир, вписались в некую систему, но при этом внутренний наш мир оказался очень несамостоятельным, часто ориентированным на ценности случайные, конъюнктурные. Но главное, не наши, хотя мы их адаптируем, не укорененные. Так, у нас поп-артистские жесты смотрятся не совсем убедительно. Скажем, в 1920-е годы авангардистское искусство, пусть оно и появилось не здесь, было органично в силу политико-социальных трансформаций, тоже "геометрических". Это оказалось созвучно тому, что творилось в головах художников, и имело мощный резонанс. Я считаю: то, что происходит сейчас в России, в том числе под спудом, еще почти не осознано художниками. Это не их вина, конечно, ведь в нашей стране сейчас сложные и важные сдвиги. Весь мир перестраивается, но Россия - вдвойне: она меняет общественный строй, причем меняет радикально, последовательно или не очень, но этот процесс идет. Я думаю, бурные перемены последних лет - только начало.

- А современное искусство, по-вашему, так прочно связано именно с тем, что происходит в социуме и политике? Теперь художник совсем покинул башню из слоновой кости?

- Нет, плохой художник, может быть, сидит в такой башне, да и то не из слоновой кости. Он сидит полупьяный в полубогемной мастерской и ждет, что вот сейчас к нему придут, его признают! И все купят. Тот, кто в самом деле сидит в башне из слоновой кости (правда, она дорого стоит), он не утверждается в этом мире, а поет, как соловей, для Бога. Но если вы знаете такого человека, я бы на него посмотрел! Много обиженных, раздраженных, недовольных, кто к месту и не к месту поминает Ван Гога, который умер голодным, а потом прославился; как правило, такие ничего не делают, в искусстве ничего не ищут. Напротив, те же Дубосарский - Виноградов экспериментировали тысячу раз, до бесконечности, это невероятные труженики, и они не просто нашли свою манеру - они постоянно исследуют общество.

Политика, о которой я говорил, не просто обозначает эти перемены - их можно проследить и в экономике, и в семье, и в отношениях между людьми, психологическом климате. Есть и еще более глубинные изменения, в том же подсознании... А некоторые практики говорят о том, что все люди связаны, как мобильные телефоны, только в отличие от мобильников эту сеть нельзя выключить. Но мы не привыкли ловить такие сигналы - нужно иметь тонкую настройку, чтобы их воспринимать. Чтобы дозвониться до какого-то человека, мне нужно набрать номер, но связь-то уже есть! И я должен знать, что, когда я, связанный со всеми людьми, изменяю себя, я даю сигнал всей планете: я могу измениться, преодолеть свои недостатки, стать более счастливым, открытым, более терпимым. И десятки людей мне ответят: и мы можем, и мы делаем это усилие!

- Выходит, современный художник - исследователь, пытливый естествоиспытатель. С другой стороны, это некий пророк, который несет человечеству весть...

- Не пророк, а медиум. Пророком он может стать в результате большой работы над собой, и она связана скорее уж с уходом от мира. Но я не ухожу от мира, а просто хочу стать более чутким, чтобы не слышать грубых вибраций, не знать грубых удовольствий. Но поначалу надо узнать, что такое грубые вибрации, что такое неудовольствие, страдание и боль. И уж потом принимать какие-то решения, понимая, как устроена жизнь, глубоко сочувствуя, сострадая людям, которые часто находятся в жестких тисках и ничего не могут изменить... Можно изменить только самого себя - а этого они не хотят делать, считая бесполезным. Вот художник и должен подать такой сигнал. Я уверен, что человек может общаться как о человеком, так и с космосом - эта информация всем доступна, ее надо только уловить.

- Зачастую люди не слышат и друг друга, не то что космос!

- Вот потому-то сейчас лучшие художники России объединяются в проект "Верю" Не верую - верю. В смысле "доверяю" Доверие для меня очень важное понятие, буквально дверь к Богу. Следующий шаг - и ты уже обретаешь счастье в любом проявлении жизни, все тебе приносит радость, даже если тебя распинают. Ты понимаешь, для чего это нужно миру - ничто ведь не проходит бессмысленно. Но путь к такому состоянию лежит через доверие, а доверие опять-таки зиждется на том, что нет никакого смысла "моего" изолированного от людей. Все художники, участники нашего проекта, говорят: ты дурак, и ты, и ты, но как здорово, что мы собираемся вместе! И дальше выясняется, что и ты не дурак, и ты вообще неплохой, и нужно только, чтобы ты не уходил, чтобы ты меня послушал... Ощущение востребованности дало такой энтузиазм, что все расходятся чуть не со слезами на глазах. Сейчас вот это преодоление отчужденности и есть главное.

Мой подход как куратора таков: ты говори обо всем, о чем хочешь, но только о том, что ты сам пережил, что прошло сквозь твое сердце. О своем опыте, а не о модных вещах или о том, что где-то вычитал. Как правило, этот опыт оказывается достаточно травматическим. Большинство произведений нашей будущей выставки сложны, актуальны и радикальны потому, что отвечают на какие-то больные вопросы. Но нет априори чего-то радикального. Я был "человеком-собакой" но когда мне стали за это платить, я понял, что теперь начнется салон: вот сейчас выйдет мальчик и полает. И я перестал это делать...

- Олег, все, что вы сейчас мне рассказали, резко контрастирует с тем имиджем, который у вас сложился, во всяком случае, в умах некоторых сограждан. Есть большие любители ругать именно вас как "первое лицо" актуального искусства - за то, что вы радикал, что вы человек-собака. Мол, вы только лаете, никого не любите и в салон скатываетесь... Что бы вы ответили этим вашим злобным критикам?

- Серьезным критикам я бы сказал, что мне очень интересно и я попытаюсь учесть их позицию. А критиканам сказал бы: боюсь, вы приписываете мне качества, мне не присущие, и вообще говорите не обо мне, а о ком-то другом. Вы говорите о себе, о своих проблемах и боли - это очень часто происходит. Приходите на наш проект "Верю" - может быть, вам станет легче. Эта выставка не про искусство, а про людей и их души. Ее делают люди, желающие создать среду, которая потом сможет трансформировать нас самих. Сейчас очень трудные времена, мы не можем переправиться через них поодиночке - мы должны собраться и построить мост.

Источник: Культура
Дата: 05.10.2006
Номер: 039
Автор: Елена ШИРОЯН