наши публикации

полемика

проза

Сила Места

Инга и Лёша Аксеновы(е) и Псой Короленко. Три разговора о «местах силы» и «способах» их «освоения».

О дольменах

Инга: И мы, как всегда, отдыхали на море, жили в палатке. Где именно – не будем говорить. Но в конце концов нам надоело сидеть на одном месте, и мы пошли путешествовать…

Леша: … Вдоль берега моря. И мы пришли – ну, это все знают. Село «Возрождение» под Геленджиком. Там живут люди, связанные с культом Анастасии. По-моему, какой-то Мулдашов, или Мулдашев, или Мулдашов-Мегре это придумал. Одни говорят что Анастасия вымышленный герой, другие – что она реальна. Но он это пишет как о реальности, что живет какая-то Анастасия, там у нее есть культ. Но нас интересует не Анастасия, а дольмены. Кажется, Анастасия тоже говорила, что дольмены – это наше, древнее, и давайте к корням, а корни это дольмены, и надо ценить что древнейшие памятники находятся на нашей якобы территории. Меня это подкупило. Но что такое вообще – наше или не наше? Краснодарский край – это наша территория или нет?

Инга: Когда-то это был Кавказ, там была война, при Лермонтове.

Леша: Но это наша или не наша территориия – Кавказ?

Инга: Но это же не Крым.

Леша: Или подкупает не то что оно «наше», а то что оно «древнейшее». Древнейшее и наше – ключевые слова. Древнейшее – это то, какими мы были. Эти штуки о чем-то говорят, я их как бы вижу перед собой, это очень мощное энергетическое строение, которое влияет как-то.

Инга: Мало того. Скажи, что там мы видели человека, сидевшего напротив дольмена с совершенно отрешенным лицом…

Леша: Как сейчас у Паши (смотрит на П.)

Инга: В спортивном костюме. Но тут пришла девушка фотографировать своего молодого человека. Получился такой затуманенный снимок, и юноша в спортивном костюме сказал: ну это же дух старца, который сидит в этих дольменах. А что вы не знаете, что в них сидели раньше такие люди продвинутые, которые впадали в состояние…

Леша: … Самадхи.

Инга: Да, то есть они, говоря нашим языком, добровольно уходили из жизни, распадаясь на атомы…

Леша: Они связывались с Абсолютом.

Инга: И благодаря этому в дольмене оставалась какая-то важная энергия. Дольмен затыкали какой-то каменной пробкой.

Леша: Храм – это такие четыре плиты, примерно высотой с человеческий рост. Каменные плиты обточенные – одна фронтальная, в виде квадрата, две по сторонам куба, немножко скошенного вверх и сверху плитой накрытого как будка, похоже на конуру собачью простого типа. И такое окошко, в которое нельзя пролезть человеку, его там замуровывали. Это окошко было для еды, или не для еды, а для выхода энергии. Его там замуровывали, человека…

Инга: Который решился на этот поступок.

Леша: И выйти он оттуда уже не мог – там происходило что-то вроде медитации…

Инга: Либо не еду, а просто воду подавали через отверстие…

Леша: Сейчас пробок этих практически не осталось, там люди растащили их себе в огороды, капусту придавливать.

Инга: Крышка отдаленно напоминала канализационный люк.

Леша: Мы сами не видели этих пробок.

Инга: Причем с точки зрения многих ученых архитекторов дольмен – это довольно примитивное строение. Кто-то считает: «Ну да, какая-то культовая постройка довольно примитивная…». А кто-то считает, что это сверх-храм, который, несмотря на свою примитивность, обладает какой-то сверхценной энергией, которой нет в других храмах.

Леша: По самой распространенной версии, это могильники. Более прогрессивные считают что могильники такими быть не могли. Но речь идет о том, что это действительно не захоронения, а какие-то храмы. Глядя на это и как-то пытаясь проникнуть в суть этой постройки. Лично мне она кажется довольно величественной, и говорящей о чем-то таком вот примитивно-религиозном.. Я не знаю как это называть…

Инга: Первобытная религиозность?

Леша: Может быть, та первобытная религиозность, которая является основой всей остальной религиозности. Какая-то может быть первичная религия. Я так это воспринял… До вавилонской башни..

Инга: Хотя можно подлить дегтя в мед и сказать, что все это окружено какой-то торговлей. Все это раскручено, привозят туристов, устраивают чуть ли не дискотеки на этих дольменах, и нету там человека, который бы их охранял от этой вот пошлости и этой торговли. Я не могу сказать что я страшно зафанатела от этих дольменов, но что-то там есть и что-то есть такое, что хочется перед ними посидеть, чтобы не видеть этой торговли, этих глупых туристов… Там лежала на дольмене такая толстая тетка с таким толстым животом…

Леша: Заряжалась энергией…

Инга: Да, заражалась энергией.

Леша: Простая толстая накрашенная тетка в дурной зеленой кофте, совершенно безвкусной, там люди безскусные такие уже ходят, это такое поп-место.

Инга: Как в Париже лазяют на Эйфелеву башню, так же кто приезжает в Геленджик, должен щелкнуть свою дочку на фоне дольмена – ты вставай туда, ты вставай сюда… И вот потом она встала с этого дольмена, и лицо у нее было такое счастливое, и она подошла ко мне, и спросила: «Девушка, не хотите ли вы купить у меня велюровый костюм? Он как раз на вас…» После этого я сразу поняла, о чем она мечтала, лежа на дольмене – чтобы хорошо покупали костюмы. Потом я спросила у местных знатоков. Там местные знают, что каждый дольмен исполняет отдельное желание. Вот это дольмен гармонии, это дольмен удачливости.

Леша: Есть дольмен «Сила духа». Не «дольмен силы духа», а именно такое название «Сила духа», как у личностей.

Псой: То есть у дольменов есть имена.

Инга:  И приходят вот такие простые люди, и загадывают свои желания

Леша: Как «зона»

Инга: Да, «зона» в «Сталкере».

Леша: Только хорошо бы там были выстроены ловушки, чтобы приходили туда, ну… самые… ну самые… не не знаю кто…

Инга: Ну, те, кто может в последний момент, как в фильме, отказаться от своих желаний, потому что, глядя на все это, не хотелось загадывать своих желаний…

Леша: Но глядя на это, несмотря на засилие этой поп-толпы и музыки группы «Арабески», все равно, несмотря на все это, ты понимаешь, что это что-то очень важное, и возникает какая-то энергия, которая тебя с этим соединяет, независимо от того, что тебя окружает. Я потом возвращался туда и убедился, что что-то все равно остается, не происходит накладывания одного на другое…

Инга: Если бы появился человек какой-то директор умный, который бы мог… Ну не знаю, правомерно ли это сравнивать… Ну как у Пушкина в Михайловском был Гейченко, который защищал это все, который не разрешал ставить столбы, чтобы у дольменов появился свой Гейченко, который бы их как-то огородил и убрал бы всю пошлость.

Леша: Я понял – во всем этом есть такое «серединное» лоховство, которое позволяет тебе абстрагироваться от попсы, потому что этим еще не занялись такие гиганты шоубизнеса, которые превратили бы это совсем уж в Диснейленд… Потому что эти дольмены там так стоят, что они фактически брошены почти на поругание, там от них можно легко что-то там отломать… Что-то отколупнуть, или сфотографироваться… Дикость эта во всем присутствует, и эта дикость позволяет как-то может быть ощутить дикость эту древнюю, которую хранят в себе эти сооружения. Скажем, во Франции я бы не смог это ощутить, если бы там были эти дольмены, и я бы не смог смотреть их в более цивилизованной обстановке.

Псой: Но Монмартр в Париже как раз, кажется, именно так выглядит, и даже когда посещаешь Сакре Кёр, то немножко чувствуешь себя «лохом», «туристом» среди других таких же «лохов», и это единение со всем, это «дэмокраси», ты принимаешь в себе «лоха», «профана», «лаика», человека из народа, не из жрецов, и чувствуешь себя частью ойкумены, реальной вселенной человечества.

Инга: Как я в этом году была в Париже, и там плавала на кораблике по Сене, и там на этом кораблике не было ни одного француза, там был какой-то Вавилон. Американцы, японцы, немцы, вроде бы, люди из Европы – это было ощущение такой «толпы»…

Леша: Во всех «поп-местах» есть ощущение «толпы». И должны существовать некие альтернативные «непоп-места», которых никто не знает… Я, например, получаю самую божественную энергию на заброшенных пустырях города Твери. Там люди не ходят, туда ходят только выбрасывать…

Инга: Но ты тащищься не от мусора ведь?

Леша: Да – а от того, что там никто не знает, что здесь есть Бог. А там его, может быть, и нет. Бог и не может быть там, где все знают, что Он там… А, может быть, это и не Бог.. Но мощь там есть. Это точно. Может быть, тут бессмысленно ставить плюс или минус. Но мощь там есть. Я не то чтобы поверил, я просто увидел эту мощь. И захотелось разобраться, откуда она. Никто толком не знает, кого ни спроси. Даже в научных кругах только предположения – откуда и зачем. Поэтому ты уже основываешься только на своих ощущениях, и из того что люди говорят, ты воспринимаешь только то, что соответствует твоим ощущениям, накладывается на них. И вот все эти мифы, которые рассказывают на дольменах, например что слово «культура» произошло от «культа Ра» – это все накладывается на это, я человек темный, по мне так пусть накладывается.. Санскритские слова, они очень много роли играют в нашей жизни.

Псой: Это индоевропейские слова, в том числе, конечно, санскрит – ближайший по времени их потомок. Но и греческие, и латинские, и еврейские, и даже арабские понятия не меньше повлияли на наш внутренний мир, язык.

Леша: Но слова здесь являются уже чем-то таким накладывающимся на какое-то первичное ощущение. Общение с объектом – вот что для меня было важно. Атмосфера общения. Когда ты в каком-то горном лесу видишь совершенно древние камни, обточенные десять тысяч лет тому назад человеческими руками…

Инга: Это не десять тысяч, это больше гораздо. Они древнее пирамид! Так и говори – «до нашей эры».

Леша: Какая разница?

Инга: Большая.

Псой: Расскажите, как вы там ночевали.

Инга: Мы абсолютно гениально искупались в водопаде. Он, кажется, называется «Водопад Афродиты». Днем туда водят туристов, но не очень хочется вместе с ними бултыхаться. А потом все разошлись, наступили сумерки, и мы там голышом, искупались в этих чудесных купелях, в которые стекает водопад.

Леша: Каменная купель в скале гладкая, как бы отшлифованная водой. В нее падает небольшой водопадик студёный. И это было здорово – после жаркого дня окунуться в этот поток. Когда водопад бьет в темянную зону, то ты впадаешь в транс. Вот я лично впадаю в транс, и мне не хочется двигаться, а хочется раствориться в этом всем, потому что это приносит нечеловеческое наслаждение, когда ледяная вода бьет в темечко я просто начинаю трястись весь от наслаждения.

Инга: Может быть, у тебя там эрогенная зона?

Леша: Может быть, но мне кажется, что это не эрогенная, а духовная какая-то.

Инга: Духогенная.

Леша: Да ведь это в религиях во всех, что из темени идет некий столб, а вода его как бы организует – получается как-то…

Псой: Это все как раз связано с проблемой иерофаний, которой мы касались во время лекции Лидова на эту тему на одной из встреч, посвященной проекту «Верю…»

Леша: В чем проблема? Там тоже люди делились своими ощущениями по поводу каких-то мест? Или…

Псой: Не будем говорить «с проблемой». С темой. С темой иерофаний. И сейчас мы говорим на тему места силы. Это будет часть разговора – рассказ о дольменах.

Инга: Я не дорассказала. Вот мы искупались, и было уже темно, и мы были без палатки налегке, пошли туда. У нас были только спальники, и мы были с дочкой десятилетней, которая тоже устала, хотела спать, мы пошли по какой-то поляне. Уже пели сверчки, и кричали какие-то ночные птицы, и было довольно холодно, и сыро, и мы зашли в лес, и искали себе место, чтобы лечь, и вдруг нашли себе стоянку чудесную, и это было похоже на какую-то сказку, как будто бы мы нашли место, где Баба-Яга живет, но только она уже куда-то улетела…

Леша: Как каркас сарая, который обтянут целлофаном. Мы туда зашли как в дом трех медведей. Как будто все ушли, а все вещи на месте – только что обеда не было.

Инга: Там были дрова и очаг.

Леша: Сильное продолжение темы первобытного ощущения.

Инга: У нас был такой большой целлофан. Мы ночью там легли спать, и накрылись им. Этот целлофан сохранял тепло, и нам все время казалось, что кто-то придет и нас оттуда выгонят, за окном какой-то мужик орал басом.

Псой: Как вчера к нам сюда тоже пришла милиция, потому что я поздно ночью орал песни, и они сказали, что сюда может прийти участковый, чтобы эту квартиру на учет поставить, как притон…

Леша: Это с поляны бардов какой-то бард орал.

Инга: Когда я вышла «до ветру», я услышала, что один бард громко кричит: «Ива-а-ан! Тебе холодно-о-о-о-о???» А с другой горы другой бард отвечает: «Хо-о-олодно-о-о!!!» А первый голос кричит: «Ноги прикро-о-ой!!! Главное – ноги прикро-о-ой!».

Леша: Нет, «укутай». «Ноги укута-а-ай! Ноги укута-а-ай!»

Инга: А перед этим проходили мы через Криницу, там был фестиваль кришнаитов. И так было здорово, такое ощущение, что ты буквально попал в Индию, это был как бы международный слет кришнаитов – все просветленные, счастливые…

Леша: А мы случайно шли по берегу, дошли до ближайшего населенного пункта, а там кришнаиты… И мы стали плясать в их пляске…

Инга: Мне было немножко неловко, у меня все-таки крест на шее – а что бы сказали мои знакомые, очень такие воцерковленные: может быть, я предаю свою религию? Но в том момент это было очень хорошо, после такой тяжелой дороги вдруг попляскать с кришнаитами.

Леша: И я увидел, какая красивая энергия идет от этой пляски – это абсолютно тот же Бог, в которого мы верим, и нет никаких противоречий, когда идет такая радость, и пляска, только какая-то другая грань.

Инга: Я еще подумала, что, если бы мы молились, как они, то мы были бы такими стройными, потому что у них молитва – это пляска всю ночь.

Леша: Но пляска кончилась, и начался какой-то традиционный идиотизм: вышел гуру и стал говорить какой-то бред, совершенно нелогический, не связанный, плохо организованный лингвистически, и все оттуда свалили – остались только фанатики.

Инга: Может быть, тут фанатики заменить на слово «преданные»? Они так друг друга называют.

Леша: Но энергия не имела ничего общего с тем, что говорил потом гуру.

Инга: Это было похоже на песню Майка Науменко про гуру из Бобруйска.

Леша: Да, «слышь, герла, это медитация а не мастурбация». Да, глупая речь гуру была как воплощение этой песни.

О Мамаевом Кургане

Псой: Правильно. Давайте теперь обсудим… Но мне болит голова.

Инга: Хочешь, я тебя теперь поколю ногтями, такая иглотерапия. Это такой способ – я его сама придумала. У меня длинные ногти. Меня дочка просит… Такое иглоукалывание своего рода.

Псой: Коли, Инга, коли во славу Божию, а я спрошу пока у Лёши. Лёша, вот мы с ребятами как-то ездили в Дивеево, и там был источник Богородицы, в котором купался преподобный Серафим Саровский – я тоже окунулся в него, и очень было какое-то конкретное переживание, потому что у меня вообще особые отношения с водой. Тут целая совокупность – погода, сакральный контекст, вода, телесный опыт, другие люди, которые меня окружали, и так далее. Как тут вычислишь, какую роль играет именно место, где происходит опыт, именно где тут была конкретно иерофания? Мне кажется, христианское учение – это учение про то, что любое место может оказаться местом силы. И родник Серафима – он «место силы» не потому что он «место силы» и не потому что он «родник Серафима», а потому что любое место может оказаться таким родником, и Серафим, он тоже этому нас учит, например, он говорил, что знаменитая канавка Богородицы… ой, больно…

Инга: Сильно уколола?

Псой:  Да… ой… ды-ы-ы… больно.

Инга: Стало легче?

Псой: Да…

Леша: Стало легче, когда перестала… (Инга перестает колоть).

Псой: Так вот, мне казалось, что Серафим говорил, что кто был у этой канавки, тот был и в Иерусалиме, и на Афоне. Как это может быть? Символически, наверное. Но «символически» – что это значит? Это не значит «понарошку». И любое место может стать «местом силы». С другой стороны – я знаю, что такое реальное «место силы», когда понятно, что именно это место распространяет энергию, чисто физически, «информационно»…

Леша: А ты сам с этим сталкивался?

Инга: Я сталкивался с этим последний раз две недели назад, когда впервые в жизни посетил один из самых главных шедеров советской сталинской монументалистики… Вы, конечно, догадываетесь, что речь идет о Мамаевом кургане.

Инга: А, да… я там была, кстати.

Леша: А что это?

Инга: Родина-Мать и всякие там прилежащие..

Леша: Да, гоблины.. рядом… по-моему там были какие-то гоблины…

Псой: (удивленно) Гоблины?

Инга: Ну, это он так кощунственно называет рельеф с изображением солдат… Между нами говоря, «Родина-Мать» напоминает искусство фашизма. Потому что это во многом связано – сталинское искусство и то, которое пропагандировалось Германией…

Леша: Но у нас все-таки, по сравнению с Германией, светлее вера была…

Инга: Но когда смотришь на немецкие изваяния, то они несут какую-то темную энергию – потому что они захватчики, а наши как-то светлее, потому что мы-то защищались. Правда на нашей стороне.

Леша: Да, святость какая-то присутствует в этой «Родине-Матери», конечно, хорошая она, все-таки.

Псой: В общем, когда меня привезла туда Инесса, которая работала с нами, гостями фестиваля «Видеология», и мы стали подниматься по этой лестнице туда, где Родина-Мать, тогда я понял, почувствовал очень многое. Сначала эстетически, но потом уже духовно, с точки зрения «энергетики», как говорят некоторые, или «информации» в широком смысле слова. Сначала я понял, что пока не побываешь в Сталинграде, пока не увидишь эти сталинские высотки, отстроенные пленными немцами в конце сороковых годов по всему разрушенному городу и сейчас так удивительно «играющие» роль лица города, и придающие этому городу такую силу, «мощь», пока не увидишь панораму Сталинградской битвы, красную мельницу напротив дома Павлова и Мамаев курган, пока не поднимешься на него, – не поймёшь ни Дом на набережной, ни Московский Государственный Университет, на шпиль которого я заглядывался когда собирался поступить туда и этот шпиль мне представлялся военной высотой, которую нужно взять, потому что это здание несет в себе военную метафору, как любой шедевр «сталинской» монументалистики… Не обязательно сталинской… и не только в фашистской Германии… В Бруклине очень много таких домов… И статуя Свободы – такая же «Родина- Мать»… Тут не только дело в тоталитаризме… Скорее лучше говорить просто про античность, «героику»… Я пока поднимался по этой лестнице, понял, что это – Ника… Родина-Мать…

Инга: Удивительно, что у меня такая же была мысль, только я ее не успела сказать. Про Нику.

Псой: Вот смотри. Родина-Мать – Ника. Но что такое Ника, «Победа»? Это то, что пишут на просфорах, правильно? А что такое «Сталинград»? Он был практически уже взят немцами. Я накануне был на панораме Сталинградской битвы, и видел там экспонат – газеты немецкие и других стран, сообщающие о взятии Сталинграда немцами. Они уже были готовы, правильно? И была стелла каменная о взятии немцами Сталинграда уже сделана – но вдруг практически чудом как-то выдавили их оттуда, и перенаправился весь ход войны. Мне даже захотелось перечитать «Мифогенную любовь каст»… Я почувствовал мощный прилив такого трансогенного чувства, еще более интенсивного, чем просто патриотическое, я не знаю, как его описать – я был возбужден от того, что наши победили… Но кто такие «наши»? Не только советские войска. Когда я поднимался по лестнице, я почувствовал, что, возможно, немцы были греками в этой битве, а мы – троянцы, мы взяли реванш, мы победили ахейцев, причем без обмана, без всякого «коня», мы победили греков с их «диалектикой», с их метафизикой, с их философией, которая по самой сути своей изначально чревата фашизмом, мы победили их тысячелетний тоталитарный «райх» нашей новой ультимативной тотальностью, нашей новой правдой, нашим Хрупким Абсолютом, про который писал наш русский Славой Жижек. Но это неважно. Я не думал про Жижека, когда поднимался по этой лестнице. Это сейчас я говорю про Жижека – когда пытаюсь все это облечь в слова. А там, на Мамаевом кургане, я был весь каким-то чувством. Я был здесь и сейчас. И я понял, о чем было в моей же собственной песенке «Аля Улю», где говорилось по-французски: «Это история про короля, это победа Трои… c’est la victoire de Troy… «виктуар дё труа…» это и победа Трои, и победа Трёх… Победа Троицы». И там уже как-то приоткрывался христианский смысл, а рядом как раз стоял храм, построенный в стиле «путинский гломурЪ» – таких храмов сейчас много строят по всей России. Конечно, этот храм рядом с Родиной-Матерью с античной точки зрения смешон – такой не может быть «местом силы…»

Инга: Он недавно там появился? Я-то там в детстве была, поэтому ничего такого не видела…

Псой: Ну да.

Инга: Пока ты говорил, я вспоминала картину Дейнеки. Я судила о сталинградской победе по изображению мертвого фашиста, которого так было жалко, что я удивлялась – как при всем этом тоталитаризме разрешили этому Дейнеке проявить жалость к врагам. Там, по-моему, матрос присутствует, и фашист…

Леша: От храмов мы не отдалились? «Путинский гломурЪ» – это уже совсем не храм. Это какое-то извращение. «Храм в стиле гломурЪ» – это надо зачеркивать. Об этом не надо говорить даже. Это снижает градус нашей беседы. Не должно так быть. Мы должны говорить о настоящих храмах. В стиле «храм».

Псой: Хочешь, повысим градус беседы? Давай? Я сейчас продолжу тогда. Вот, короче, мы поднимаемся к вечному огню. Там уже настоящее капище. Я там был весь захвачен сменой караула. Там солдаты – реальная живая декорация. они сливаются с архитектурой, полностью растворяются в ней как часть мощного тотального монумента, памяти, «вечной славы» – этого языческого преддверия христианской «вечной памяти». И я чувствовал себя до глубины души причастным к главному национальному консолидирующему мифу – к Победе над фашизмом, к Сталинграду. И когда я почувствовал это абсолютно ультимативно, на уровне Абсолюта, как Маяковский в XI главе поэмы «Хорошо», где он посещает Красную Площадь и собеседует с духами старых большевиков, или как Николай Ростов почувствовал в «Войне и мире» Толстого – такое чувство, когда хочется рассказать об этом родным… И все такое… Так вот, когда я это почувствовал очень интенсивно – так сразу увидел прямо перед собой одну такую девушку… Которая как будто пришла со страниц книги. На ней было зеленое пальтишко типа шинели, сапожки, белая вязаная шапка с какой-то вязью, а сверху была наброшена какая-то флагообразная красная – не то платок, не то что-то такое.

Леша: Не ряженая?

Псой: Я долго присматривался и, оказалось, нет. И у нее был в руке флажок-триколор, она стояла перед стендом с именами павших и плакала, и молчала, и было видно, что она в трансе, что через нее проходит какая-то энергия, или информация, которую содержит в себе это место, если говорить в терминах такого мифа, мифа о «местах силы».

Леша: Вот здесь как раз хочется ее спросить: а кто определил это место? А не является ли это, по твоему рассказу, любым местом которое стало местом силы? Вообще-то место силы должно вычисляться некими провидцами.

Инга: Но там же была Сталинградская битва.

Псой: Да, на минуточку. (Все смеются).

Леша: Ну, а что мы смеемся? То есть, вы хотите сказать что именно «место силы» позволило нам выиграть эту битву?

Инга: Нет, я думаю, там сделали монумент, потому что там пролилось много крови, и было великое страдание.

Псой: И победа там была, победа в войне, перелом в ходе всей второй мировой войны.

Леша: Значит, там некий тектонический слом в земле, который позволил нам победить… Если речь идет о местах силы, то они должны исходить из земли. Земля победила, наша земля.

Псой: Вот, так думала и эта девушка, по крайней мере, во многом так. Я чувствовал оторопь при виде ее. Когда мы с Инессой вышли из этого «храма» – а это был «храм», иначе не скажешь – то я увидел, как эта девушка медленно движется, и как она слегка помахивает триколором, а до этого каким легким литературно-кинематографическим движением она отдала честь караулу и вышла из «храма…»

Леша: Как отдала честь – вот так? (отдает честь).

Псой:  Да (тоже отдает честь). И вот она вышла из этого места и прошла мимо китч-лотка с будёновками и видами города, и взяла одну будёновку и пошла дальше, не платила… Как у меня в песне: не платил, говорил «куку»…

Инга: А, про «ябнутого»?

Псой: Ну да, про странненького, про блаженного…

Инга: Может быть, ее видел только ты?

Псой: Ну, еще Инесса… И парень, продавец с лотка, ошалело на нее глядел, но не решился окликнуть, потому что она так выглядела, что, может быть, этот парень тоже подумал, что видит ее только он. И она пошла дальше, и положила будёновку на одну из могильных плит, а до этого несла ее на себе, поверх шапки, как бы приобщаясь духу того павшего. Мы подошли к плите – оказался генерал. Подумал может, дедушка? Да нет, похоже, спиритуальность какая-то, скорее «дибук».

Леша: Что это – «дибук»?

Псой: Ну, по-еврейской традиции, дух предка или кого-то, вселяющийся в человека. Блаженная Ксения Петербуржская, как известно, после смерти своего мужа, певчего Андрея Федоровича, назвалась его именем и говорила всем, что это она умерла, а живёт Андрей. И с точки зрения еврейской традиции это может быть дибук – он не обязательно плохой. В истории христианской святости это подвиг юродства, «блаженства».

Леша: Вот на самом деле мы говорим сейчас о сумасшествиях, связанных с существованием места силы как такового. Но мне интересно не о сумасшедших говорить, которые приходят либо просить кофточек зеленых, либо отдавать честь дедушке, мне интересно говорить о том, что помогло этому дедушке в этой битве, и что в дольмене помогло сидеть этому товарищу, а не что теперь этой девушке от дедушки надо.

Псой:  Но я чувствовал на Мамаевом кургане, что если я не подойду к девушке и не спрошу ее, что значит для нее это всё, то я не не пойму «дедушки», и не пойму «дольмена», и не пойму какой-то важной части себя.

Леша: Да, это как мы с тем человеком в тренировочном костюме разговаривали.

Инга: Который видел духа и казался святым.

Псой: И я боялся к ней подойти. Мы с Инессой шли за ней следом почти до самой Родины-Матери. И в какой-то момент я заметил, что она протягивает каким-то китайцам встречным некую бумажку, а они не берут бумажку. Ой, я вспомнил, что эта девушка мне снилась сегодня, как будто мы с ней разговаривали и были в аэропорту, и там она стояла и что-то показывала всем, кто проходил через пункт паспортного контроля. И в этом была какая-то магия. И мне хотелось понять, что она делает, так же как это было у меня с ней на Мамаевом кургане. И я увидел вокруг много милиционеров, которым тоже было интересно, и даже сам подошел к одному из них и жестом привлек его внимание к этой девушке.

Леша: Подожди, это все во сне?

Псой: Да. И я потом к ней сам подошел, и спросил, что это. А она показала и мне этот жест, от которого всем было страшно, типа пальца вытянутого. И я увидел, что у некоторых людей там есть гранаты, или такие красные штуки, которые если неправильно повернуть, то весь аэропорт может взлететь на воздух.

Инга: Подожди, а палец был в виде «фак» или в виде «должок» из детского фильма? Хочется представить.

Псой: (показывает).

Инга:  А, указующий перст…

Леша: Горизонтальный «должок».

Псой: Ну, собственно это жест типа «Ты записался добровольцем»? Из той же серии что «Родина-Мать».

Леша: Так что же с китайцами, я не пойму? На самом интересном месте остановились-то. Что же там она дала китайцам?

Псой: Ну, я тебе дорасскажу про сон быстро. Я подхожу к ней, и мы с ней вступаем в какой-то сильный энергетический контакт, очень сильный, очень интенсивный…

Леша: Правильно. Саспенс нагнетаем. Так что же там было с китайцами?

Псой: В общем, короче, я заметил, что у меня в руке тоже такая граната, и я ее нечаянно неправильно повернул, и все взрывается… и тут я проснулся. А с китайцами…

Леша: Да.

Псой:  Вот, мы с ними поравнялись, и у них были смущенные лица, они не хотели нам рассказывать что это за бумажка, но показали жестом, что очень плохая. А за этой девушкой вдалеке стоял храм, тот гламурный, про который я говорил, и я заметил, что она стоит как раз между мной и храмом, и тогда – я пожалуй расскажу вам – это не мистический опыт, а просто такая последовательность событий. Я почувствовал страх перед этой девушкой, или за нее, или смешанный, я не знаю, как будто это было что-то демоническое, и я тогда подумал, чисто на уровне фантазии, что она стоит у меня как бы «на пути к храму»…

Леша: Гламурному, что ли?

Псой: Ну да, с архитектурной точки зрения гламурному, а с христианской чисто это все равно был храм. И вот я прочитал – сейчас это уже смешно вспомнить, а тогда было не смешно – Иисусову молитву: «Господи…» ну и так далее, и тогда смотри чего получилось. Получилось смешно. Как только я прочитал эту молитву, так сразу эта девушка так быстро, изящно и красиво, кинематографично взбежала на курган, быстро-быстро, молниеносно, как бы составляя одно скульптурно-динамическое целое с Родиной-Матерью и с самим курганом, и с храмом, или как его ни называй, к которому теперь как бы «освободилось» место. А тут как раз пришел Антон, чтобы сменить Инессу, и она поехала по своим делам, а Антон стал меня водить по кургану. И я говорю Антону: надо все-таки подойти к этой девушке, хоть и страшно. А тут она уже совсем рядом была с этой родиной и мы…

Инга: Меня осенило – может, это была смерть? Как в фильме «Афоня».

Леша: Нет. Это не «Афоня».

Инга:  Да. «Живет такой парень». Там тоже Куравлев. Но потом в конце оказывается, что это любовь.

Псой: … И я подошел к ней с Антоном, а она как раз показывала бумажку каким-то грузинам, или армянам, и они ей в ответ крикнули: фашистка ты, фашистка! И этот арменин сказал, что он офицер, и что для него это место такое же святое, а она ему говорит: «Мне все равно, какого ты звания, я сама русский офицер… Поклоняйтесь русской земле!». И мы с Антоном подумали, что это какой-то очередной просто такой «национально-патриотический» трэш… Но какое-то чувство подсказывало, что все равно надо к ней подойти. И интересно, что армяне тоже не ушли, а продолжали с ней разговаривать, им тоже было интересно. И как-то они там договорились до того, что она подала им руку: «Дай пять», и назвала свое имя: «Валентина». Это имя из Багрицкого: «Валя, Валентина», помнишь? «Нас водила молодость в сабельный поход…» И тут я окончательно перестал бояться духа, «иже в ней», и подошел спросить, кто она такая, зачем пришла сюда. Она сказала: «Я русский офицер». После дополнительных расспросов выяснилось – юрист, дипломница академии МВД, тема дипломной работы – «Истина в юридическом процессе» или что-то в этом роде. На Мамаевом кургане – впервые, но теперь поняла, что всегда будет сюда ездить, потому что все эти павшие – «они всегда со мной».

Леша: Вот такая же точно ситуация с дольменами. Есть некая сила, есть некое поле, есть некие объекты, вокруг которых собираются разные, можно сказать чокнутые, в другой ситуации – святые. В общем-то такие же люди. Только мы тут живем, а они там. Хранят верность, поддерживают огонь этой религии, или чего там, да и этой силы, собственно говоря. Они вроде бы и кормятся ею, и в то же время дают ей себя. Просветленные, но говорят чушь всякую, если с ними поговорить. За ними идти не хочется, но наблюдать интересно. Не хочется погружаться, но здорово, что они там есть. И это каждый человек сам решает, с какой стороны ему туда погружаться. Идти ли с ними… В общем-то, там коммуна, и не все любят в коммуну идти, а кто любит – тот идет.

Псой: Мы с Антоном предложили ей зайти в церковь. Интересно что она согласилась, и даже очень обрадовалась. Она, кажется, не видела принципиальной разнницы между христианской ритуалистикой и силой Мамаева кургана. Всё это у нее в сознании имело единую смысловую рамку «русской святыни», «нашей», «древней».

Леша: Все-таки ей важно было русское. В кришнаитский храм она, наверное, не пошла бы с тем же чувством. А надо бы.

Псой: Нет, наверное не пошла бы. Она сказала, что крещеная, даже венчанная, но муж куда-то делся, потому что поссорился с ней здесь, в Волгограде. По её словам, он решил, что она какая-то «блаженная». Когда мы зашли в церковь – уж гламур там или не гламур, но там шла литургия, и служил батюшка, и это была та же самая служба, которая всегда бывает в этот момент, и была исповедь, я тоже исповедовался, и Валентина тоже, хотя она исповедовалась очень страстно, и даже потом кричала, и какая-то бабушка подошла к ней и наложила руки, и долго так стояла, а потом бабушка пошла к причастию и отряхала руки, как будто реально чувствовала там избыток какой-то энергии…

Леша: Бабушка делала правильно.

Псой: Вот… И эта девушка, я знал, что я не могу с ней больше разговаривать, потому что Антон уже звал меня в машину делать PowerPoint-презентацию с местными художниками, с использованием кадров из конкурсных фильмов «Видеологии». И я попрощался тогда с Валентиной, сказал, что не нужно отчаиваться, потому что все равно Христос воскрес, и лучше пусть будет побольше любви. А она тогда говорит: «Да, но это ведь как раз и есть то, чего я всегда хотела, и хочу».

Леша: Чего?

Псой: Ну, любви.

Леша: А, любви… А часто она тебе вообще снится-то? В страшных снах?

Псой: Нет, впервые. И это была не совсем она. Я только сейчас вспомнил, что это она, и отождествил. А во сне не было такого воспоминания. Но я иногда за нее молился потом, когда был в церкви. Значит, вспоминал. А с храмом интересно, что архитектурно это был гламур, а литургически это было «нерелевантно», гламур или не гламур. И это тоже интересная тема. Есть мнение, что и в христианстве тоже можно больше или меньше уделять внимание деталям, «вещественной» стороне. Скажем, православие гораздо более «анимистично» относится к вещам, чем западное христианство, а внутри православия - старообрядчество, кажется, еще более жестко в этом отношении, чем «никонианство»…

Леша: Анимистично в каком смысле?

Псой: «Душа вещей»…

Инга: Ну, анима, душа… Анимация – это оттуда же. Одушевление.

Псой: У нас кстати на проекте «Верю» Кирилл задумал такую идею, чтобы вещи сами говорили о себе, о своих процессах, о том, что они хотят… Но голосами вещей могут оказаться художники…

Инга: Как у Андерсена?

Псой: Да, что-то типа того. Но интересно. Мы вот говорили, что такое «религия», и что такое «место силы», что такое «энергия», и какая «информация» передается в таких местах, как дольмены, или Мамаев курган, или церковь, или мечеть, или синагога, и насколько это определяется архитектурой, или местом расположения, или словами, или людьми… И что такое в этом контексте «религия», «сила», энергия… О терминах, что ли надо договориться… И тогда будет понятно, где сфера веры, где знания, где личного опыта, где коллективного, где культура, где что… Где символ, где реальность, где миф, где факт, где артефакт… Вот это ведь мы хотим понять, правильно я понимаю?

Леша: Хотим-то мы хотим, а только понятно лишь то, что ничего не понятно, как всегда. Что мир так велик, и мы можем только прикоснуться к чему-то, увидеть что-то своими глазами, почувствовать телом, удивиться, пройти мимо после этого, плюнуть на всё, а может быть, наоборот, причаститься, помолиться…

Псой: Вспомнить что-то…

Леша: Уверовать, вспомнить - да… Заинтересоваться, начать изучать предмет. А во что это выльется дальше – непонятно. Вот в такую беседу, может быть. А как это делить, если это все вместе собрано – у этой девушки например. Там же столько всего наваляно, растянуть нельзя по частям. Все вещи такие тонкие, что если их растянуть – не увидишь… Вот она странная, а мы, получается, такие правильные, не «блаженные»… Мы не плачем на кургане…

Псой: Ну почему… Я же говорю, что обратил внимание на эту девушку только после того, или даже только потому, что сам почувствовал свою личную причастность к Сталинграду. А иначе я бы может быть не обратил бы на нее внимания.

Леша: Да, поэтому важно быть готовым почувствовать… Не все же такие, как ты… не все обратили внимание на эту девушку.

Псой: Думаю, все. (Долгая пауза). Но я хотел бы обратиться к ней. Я хочу ей сказать: Валя, Валентина. Что с тобой теперь? Ты уже защитила диплом про истину в юридическом процессе? Ты уже выяснила, где она там находится? Где истина?

Леша: Куда нам идти?

Псой: Я хочу сказать тебе, что благодарен нашему совместному опыту на Мамаевом кургане, и что сожалею о том, что должен был вскоре уйти. Но я рад, что оставил тебя именно в церкви, потому что это все-таки храм. Хотя конечно, Мамаев курган – тоже по-своему храм.

Леша: Дольмен – тоже храм. И я присоединяюсь к этой радости за людей, живущих там, и видящих каких-то духов, поклоняющихся им. Спасибо!

Псой: У нас скоро в Москве будет выставка, посвященная вере, взаимоотношениям с вещами, и сакральным пространствам, иеротопии, иерофании, сакральной архитектуре, сакральному интерьеру. Валя, приходи на эту выставку. Инга и Леша, вы тоже приходите, приносите ваших вещей… Форма винительный=родительный здесь осмыслена, потому что мы размышляем… помышляем… об «аниме» вещей…

Инга: Паша, а ты так и не сказал – а что за бумажка у нее была, что она всем показывала?

Леша: Молитва, это было сказано. Христианская молитва.

Псой: Я не уверен, что христианская молитва. Не знаю, не видел бумажки. Но чем бы она ни была, в итоге мы пошли в церковь, и попали на литургию, хотя это не планировалось.

Леша: Но ты же сам сказал: «Господи…» и что-то там такое. Разве этого не было на бумажке?

Псой: Теперь я думаю, что может быть и было. Но в тот момент это было только у меня в голове. Интересно, давай обратимся еще и к бумажке – к тексту. Я верю, что этот текст уже «воцерковился» и, чем бы он ни был тогда, теперь он является молитвой о мире и воссоединении всех.

Леша: Может быть, это слишком пафосно?

Псой: Да, кажется, слишком пафосно, на самом деле. Но тут есть какая-то логика. Потому что там какой-то общий опыт был для нас всех – для Инессы, с которой мы таким образом познакомились, для Антона, для этой девушки Валентины, для женщины, которая подошла к ней в церкви, для тех, с кем я потом делал художественный проект, потому что я переключился резко с процесса с курганом на этот проект, то есть всю энергию, всю информацию Мамаева кургана я «бросил» на этот проект, и, значит, какая-то переработанная часть этой информации была передана на следующей фазе зрителям?

Леша: Вот, так и действуют места силы, они просто дают нам эту силу делать что-то.

Псой: Но в моем понимании таким местом может стать любое место, и мы поговорим об этом в следующем разговоре.

Инга: Потому что все время хочется понять, почему ее за эту бумажку назвали фашисткой, и почему она все время показывала нерусским эту бумажку?

Леша: Но это уже не относится к беседе про места силы.

Псой: Немножко относится – потому что она потом сказала: «Поклоняйтесь русской земле». То есть это входило в матрицу культа, которого она может быть не осознавала, но при этом исполняла его. Но потом это как-то включилось в более гармоничный, что ли, контекст, литургический.

Инга: Может быть, вообще не нужен этот кусок про бумажку?

Псой: Может быть, и не нужен, но так получилось.

О человеке

Псой: Вот, Лёша – у тебя бывало ли раньше когда-нибудь, чтобы какое-то место, будь то интерьер, или архитектура, или природное место – оказывало такое же сильное, или сопоставимо сильное, воздействие, как этот дольмен? Или это совершенно уникальный опыт, новый в жизни? С чем бы ты мог сравнить дольмен? В какой ряд он встраивается?

Леша: В общем, места, которые меня постоянно так «уводят» - да, эти места существуют, могут находиться новые.. Это природные места в основном, поля, пустыри, это места где я мог бы надолго остаться один, где я мог бы погулять, долгое время не встречая никого. Собственно говоря, вот эти места можно назвать местами молитв. У дольмена было такое чувство, что ты с ним можешь остаться наедине. Вот как я хожу по пустырю, и чувствую такое божественное, классное, нормальное присутстствие, когда я чувствую себя в чьих-то правильных руках. И только там я совершаю некие обряды, действительно важные для меня. В церкви я не могу такого совершить. Там мне мешают люди, какие-то порядки. Мне не нужны порядки. Самое главное предназначение церкви – это остаться перед иконой, остаться одному. Одному быть в каком-то месте. Но не в замкнутом помещении. В квартире на тебя все давит. Над тобой человек, под тобой человек… Большая плотность различных мешающих энергий… В лесу тоже невозможно так почувствовать… Тогда ощущаешь некий столб, с которым общаешься… Этот дольмен и был таким столбом для какого-то человека, который когда-то тысячелетия назад там находился… И какое-то ощущение от того столба, видимо, осталось… Сейчас то, что там все облеплено людьми – это разрушение, нарушение молитвы. Присутствие бездны туристов – это нарушение молитвы, разрушение ее. Но именно дольмен мне дал почувствовать, что все равно что-то остается. Сколько ни разрушай учение Христа всякими там обрядами и ритуалами – все равно Христос остается, и в первую очередь думаешь о нем. Я не знаю – кому-то может быть важно что-то другое, а мне важна сама личность, которая принесла нам это чувство сопричастности с чем-то невидимым. Персонаж, который сидел в дольмене, который говорил Нагорную проповедь, и еще было масса таких персонажей, и многие из них интересны. Если бы Сиддхартха сидел в дольмене, то я бы не удивился. Кажется, там кто-то сидел, какой-то родоначальник религий. Вот я не был в Иерусалиме на Голгофе, но наверное было бы здорово там побывать, и почувствовать присутствие того самого человека.

Псой: Я пока ты говоришь уже давно вспоминаю как ездил в Иерусалим. Там было несколько сюжетов. В 2005 году Миша Король отвез меня в один древний монастырь в горах, и там была такая красивая пустота, сидел только один послушник, русский, из Тбилиси. Он сказал: «Нас хотят отсюда выгнать, потому что здесь заповедник. А мы тогда напишем, что мы часть этого заповедника, как звери, как природа, и нас нельзя тогда выгонять. И еще он сказал: не обязательно идти смотреть Сошествие Огня в Храме Гроба Господня, это все мифы, а чудо – оно везде. И Миша тогда как раз увидел солнце, оно очень ярко горело там в горах, и он сказал: «Вот Сошествие Огня», и мы как-то поверили.

Леша: Так что, да – места-то силы есть, но и в нас такая сила есть. Вот что интересно. Мы сами являемся «этим местом силы». А то что нам мешает кто-то вокруг, это значит – надо уединиться и остаться со своим «местом силы» один на один. И тогда почувствуешь что-то правильное. Наверное, и там, на Мамаевом кургане, ты смог почувствовать свою силу, хотя она не исключает общей силы Мамаева кургана.

Псой: Из того, что на Мамаевом кургане я смог зафиксировать своим сознанием… Учитывая, что огромная часть реальности закрыта от нас, и, допустим, через пять лет я узнаю о связи этих событий с какими-то судьбами солдат, погибших там, или их родственников, или даже не узнаю, а чисто-конкретно вспомню какие-то обстоятельства даже в рамках того случая, которые я сейчас забыл… Но из того, что я уже вынес из этого опыта, там было важно не только одиночество, но и встреча. Встреча с Валентиной, Инессой, Антоном, китайцами, армянами, священником, женщиной в церкви. И слово «экклесиа», которые мы обычно переводим как «церковь», а само оно является переводом еврейского слова «каhал», оно-то как раз означает общину, общение, а не одиночество, и приходят туда люди именно чтобы вместе осуществить литургию. Моему опыту не созвучна мысль, что такие вещи, как литургия, например, «разрушают учение Христа» - но собственно, ты этого и не говорил, да?

Леша: Кришнаитская пляска тоже не разрушала. В пении присутствует литургическая энергия. А если слово не связано с музыкой, тогда плохо.

Псой: Но в литургии есть Слово – слова Василия Великого, Иоанна Златоуста, слова из Ветхого Завета, из Псалтири, там все на языке. Я думаю, что ритуал, обряд, действо, в том числе храмовое – это лишь более широкое и более свободное поле, по сравнению с языком как таковым. Если мы пользуемся такой тоталитарной вещью, как язык, то после этого уже смешно говорить о том, что «обряды» чему-то мешают. Уж никак не меньше мешают, чем язык. Скорее дают форму, глубину тому, что выразишь языком.

Леша: Дают ли они форму тому, что можно выразить без языка?

Псой: Я оговорился. Я имел в виду, что ритуалы дают форму и глубину тому, чего нельзя выразить одним лишь языком. Требуется еще какое-то синтетическое действо, музыка, расположение вещей, например то, что Флоренский называл «храмовым действом как синтезом искусств». Что касается вещей, которые «можно выразить» без языка… Ну тут мне видится какое-то противоречие. «Выразить» – это уже значит выразить каким-то кодом, то есть, грубо говоря, языком. Но синтетический язык ритуала – музыка, визуальность, мир вещей, одежда, действия, движения, символические операции над вещами, в том числе над пищей – позволяет выразить такие комплексы смыслов, которые иначе никто не придумал выразить. Для этого в культуре существует такая вещь, как ритуал. Суть ритуала (по-русски «обряда») – мистерия (по-русски «таинство»). Ритуал – это «тело» мистерии. Мистерия – душа ритуала.

Леша: Обязательно ли мистерия включает в себя много сущностей? Можно ли участвовать в мистерии одному? А Христос, удалившись в пустыню, участвовал ли в мистерии?

Псой: Если брать «на веру» (в любом смысле слова) опыт евангельского Иисуса, то там говорится, что он учил: «… наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете покланяться Отцу… Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Иоан., 4:21-24). То есть он в этой формуле как бы отрицает концепт «места силы». И Павел писал, что человек является храмом, то есть, в нашем контексте, можно сказать, как ты сказал, что человек сам является «местом Силы». В христианстве это связано с идеей Воплощения. Или такой пример – сюжет о расслабленном. Там был источник, к которому все подходили, чтобы исцелиться, а этот расслабленный, который лежал в своей «кровати», он не успевал добежать, и никто ему не помог. Тогда пришел Иисус и исцелил его «без воды», без всякого источника. Интересно писал священник Сергей Желудков – если я не ошибаюсь, именно он – что на освящении воды читается именно это Евангелие, а ведь там все дело-то было в том, что исцеление произошло не водой, а верой, «без магии». Но так-то оно так… И все равно мы как-то чувствуем, что «и вода тоже какое значение имеет», правильно?

Леша (иронически): Да. Мы люди слабые. Нужны нам «приметы».

Псой: Вот. Отсюда весь разговор о «месте силы».

Леша: «Место силы» – это для нас такая «примета».

Псой: Можно рассматривать «место силы» сначала с точки зрения художественной, эстетической, как произведение искусства, где художником является и Бог, и природа, и человек, и вещь… А потом уже, «интегрировав», «освоив» этот художественный уровень понимания, «овладев» им, можно двигаться дальше и смотреть, «что там за метафизика»… Но этот принцип работает в случае с «местом силы» так же, как с любым произведением искусства. В том числе, если мы сотворим наши новые «места силы», то если мы будем подходить к этому «сначала как художники», то это и будет работать так.

Леша: Точно.