предыдущие сборы

второй сбор на Винзаводе 30 июня 2006

Олег Кулик, Андрей Монастырский, Ирина Нахова, Георгий Пузенков, Михаил Гронас, Лев Евзович, Виктор Алимпиев, Анатолий Осмоловский, Дмитрий Пригов, Вадим Захаров, Аристарх Чернышов, Максим Илюхин, Оля Чернышова, Семен Файбисович, Виктор Фрейденберг, Андрей Колосов, Александр Шумов, Олег Шишкин

Олег Кулик: На прошлой неделе мы уже встречались, но не пришли ни к какому общему выводу. Видимо, он и не нужен. Вера - понятие очень интимное. Часто она скрыта даже от самого человека. Сформулировать объяснение этого понятия очень сложно. На Востоке люди приближаются к пониманию этого путем медитации. Но мы - западные художники. Более того, мы живем в уникальной стране, которая законом отменила веру, официально запретила даже разговоры о трансцендентном. Мне кажется, что этим наша страна только утвердила свою религиозность. Если бы Бога действительно нет, зачем отменять его законом? Ведь нельзя юридически запрещать упоминать то, чего нет.

На сегодняшней встрече мы должны разъяснить себе самим наше понимание Веры. Разработать некий глоссарий. Для кого-то это, как для Кости Звездочетова, Иисус Христос живой, для кого-то видео-камера, спрятанная под юбкой Курниковой. Я считаю, что результатом выставки будет некий месседж, как мы представляем себе мир и трансцендентное, их связь здесь и сейчас. Я хотел бы, чтобы кто-нибудь сегодня сделал маленький доклад, но все с кем я разговаривал, в последний момент мне позвонили и сказали, что доклад как-то не получается, потому что пока вопросов больше, чем ответов. Поэтому давайте в живой дискуссии, не перебивая друг друга, попытаемся эти вопросы проговорить, может быть, ответить на какие-то из них.

Дмитрий Пригов: Я какие-то заметки набросал по прочтении вашей предыдущей беседы.

Олег Кулик: Так может быть Вы их и прочитаете? А я пока скажу несколько слов, может быть, общих даже журналистских, но важных. Мы все признаем наличие какой-то высшей силы, которая содержится где-то - в сознании, на небе. Это - то, что мы понимаем под абсолютом, то на что никто не имеет права. Эта сила порождает все живое на земле, заставляет действовать и сама выражается в этих действиях: в тех или иных образах, идеологиях, взаимоотношениях. Сами по себе эти правила, произведения так же невинны, как и этот абсолют. Но почему же происходят бесконечные конфликты тех или иных интерпретаций этого абсолюта? Видимо, в столкновении виноват образ или человек, который находится посредине между высшей силой и ее образом. Следовательно, когда мы говорим о трансцендентном, или о космическом, мы все равно упираемся в качество человеческой души, которая может перевернуть эту абсолютно положительную вещь в бесконечно отрицательную. Следовательно, мы должны говорить не об этих конфликтах, а в первую очередь об исправлении себя самих. Этот проект должен стать ступенькой духовного роста каждого участника. Я не знаю, что под этим нужно понимать, я думаю, что каждый эти простые слова поймет сердцем и сумеет на них как-то отреагировать.

Дмитрий Пригов: Я прочитал расшифровку предыдущего материала, могу как-то прокомментировать. Мне кажется, что разговор не должен вестись ни о конфессиях, ни о символах веры, ни даже о традиционных способах запечатления всего этого, в какую бы то ни было форму - искреннюю, аллюзивную, ироническую. Проблема, мне кажется, вообще-то, несколько в другом. В принципе художник никогда не обходился без веры. Другое дело, что было верой и какой был рефрен в зоне онтологической для него был. Кто-то скажет, есть вера в талант, в смысл высказывания, понимание друг друга. Поэтому в этом отношении разница не в отсутствии или наличии веры, а в том, насколько она эксплицитна или эксплицирована эта сама проблема. Сейчас проблема в том, каким образом эксплицировать важные для каждого онтологемы. Даже науке известно, что некоторые из основных аксиоматических положений, в принципе, рационально не обосновываются, они как бы принимаются на веру. Каждый новый шаг в развитии математики требует новых аксиом, которые, опять таки не выводятся из всей дедуктивной системы. Их можно понимать как зону конвенциональности, это один тип вообще отношения, а можно понимать как некие нередуцируемые основания, точки прикипания к предельному. Вообще искусство, как мне представляется, не имеет дела с последними истинами. С последними истинами имеет дело религия. Искусство имеет дело с предпоследними истинами. Оно есть некий указующий жест в сторону, где вот эти точки прикипания есть. Собственно говоря, нужно указывать зону прикипания этих предельных точек. Проблема в чем… Это вообще-то разный тип искусства, сейчас это культурнокрицистический, который исповедует современное искусство. Мы предполагаем художника типа медиаторного. Посему мне кажется несколько наивно предполагать сразу из определенного типа поведения, к которому мы были причастны все, культурно-крицистическому и аналитическому, сразу перепрыгнем в тип поведения медиаторного и станем художниками духовными. В этом отношении большая опасность стать стилизаторами и делать выставку-стилизацию под духовный мир. Поэтому убеждение, что на Западе они верят в одно, Христос это другое… мне кажется эта проблематика конфессиональных символов веры и способы их запечатления должна вообще уйти из обсуждений этой выставки. Скорее всего, действительно нужно искать некие предельные точки, незыблемые для каждого. Это скорее, будет проблема не метафизики, а проблема антологии. А если каждый из нас сделает шаг в эту сторону, в эксплицирование этого, то дальше кто-то сможет пойти по пути исповедования, если не конфессиональных, то своих собственных религий. Но сейчас мне кажется не надо симулировать это, надо говорить о более простых вещах. Вот, что я хотел сказать.

Олег Кулик: Хорошо. На каких примерах?

Дмитрий Пригов: Ну, например… Вообще-то я никогда не уходит от этого типа поведения художника.

Олег Кулик: Как не уходили?

Дмитрий Пригов: Нет, у меня всегда были рисунки с аппеляцией к некому традиционному, почти бестиарному способу постижения мира, техника традиционная. В инсталляциях у меня всегда была презентация не столько символов веры, сколько предметов онтологического набора. Глаз …

Олег Кулик: Это был очень умственный подход, не переживание, не откровение…

Дмитрий Пригов: Имитация переживания всегда выйдет наружу, это будет либо имитация, либо ненужная экзальтация. Нужно из своего опыта эксплицировать и акцентировать те элементы, которые уже существуют… не переживание, не откровение… Не в наборе, а какие-то точные и сузить их. Потому что все остальное, я еще раз говорю, будет родом симуляции. Делать аллюзию иконостаса, еще чего-то.

Сергей Епихин: В данном случае придется говорить уже не о роде симуляции, а своего рода имитации. Потому что, насколько я понимаю существует множество разновидностей симуляционизма, и одна из них - то состояние сознания, которое не дает себе отчет в процедуре симулирования. Когда некто в языке, рефлексии, формотворчестве не дает себе в этом отчет, который искренне полагает процедуру подлинной, достоверной, как бы аутентичной. Одновременно эта аутентичность может быть поставлена под сомнение, но опять таки не самим субъектом этой процедуры. Я как-то мудрено выражаюсь. Самый банальный пример - это пример псевдобольного, который симулирует болезнь и верит в то, что он действительно болен. Эта ситуация срастания лица и маски, когда они взаимопроникают друг в друга разорвать уже невозможно. То, что Дмитрий Александрович делает в своих графических сериях, посвященных превдосакральной символике, это, собственно говоря, нельзя назвать симуляцией, потому, что там происходит осознанное риторическое нагнетание знаковых систем, когда гиперконцентрация как бы изнутри разрушает сами синтагмы, в которые они складываются. Такая субверсивная практика в общем-то, конечно. В этом смысле гиперсакраментальность этих знаков разрушает сама себя. Месседж, о котором говорит Олег, вернее, возможный месседж, который может сложиться как совокупное усилие в рамках этого проекта, мне кажется, что это было бы катастрофой на самом деле. Просто потому что, ни о какой коллективности здесь заведомо не может идти речи. Собственно, не наше государство первым отменило Бога, нет, Бога отменил Ницше. Это было еще до Советской власти. Наш великий художник Казимир Малевич, после Ницше, а своем знаменитом тексте "Бог не скинут", описывал эту ситуацию существования бога практически с помощью ницшеанских же образов. Если помните, у Ницше есть такая триада по отношению к человеку - верблюд, лев и дитя. Малевич, например, такими же образами пользуется, говоря об открытом виде художественного творчества. Говорит о черном квадрате как о новорожденном прекрасном ребенке. Там вот эта ситуация очень странная. С помощью одних и тех же образов один человек закрывает бога, другой его открывает. Происходит странная рифма. Господин Шумов как специалист по Малевичу подтвердит, что там действительно есть важные ницшеанские интонации.

Олег Кулик: Малевич жил сто лет назад, а мы живем в третьем тысячелетии. При Малевиче не было такого идеологического плюрализма, вплоть до тотального пох..изма, который существует и доминирует только в виде денег, который не поддается критике и защищен от любой дискуссии. И единственное, что можно противопоставить деньгам в этом мире рационализаторского - только вещь абсурдную, неположенную, которая бы и участвовала в дискуссии культуры тысячи лет. А сейчас она как бы исчезла, это все удел каких-то маргиналов, желтой прессы. Я не говорю о Боге, как раз, это выставка не о религии, это выставка о вещи абсолютно противоположной, о религиозности. О том, что заставляет нас жить, радоваться, искать смысл, цель и как-то выбирать. Как эту тему можно вернуть в дискуссию, не прибегая к религии и институциям, обращаясь к сверхсознанию, самосознанию людей. Возможно ли это вообще? Конечно, можно привлекать и опыт Малевича, и опыт Пантакрата Сицилийского, но это все-таки некоторая история вопроса, что сейчас?

Сергей Епихин: Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору: что в массовом бессознатальносм является альтернативой Богу? Это конспирология, теория заговора, она пришла на место…

Олег Кулик: Глеб Павловский.

Сергей Епихин: Не обязательно Глеб Павловский. Умберто Эко, пожалуйста. Это то самое святое место, которое не бывает пусто. Извини за банальность, опять-таки. Всегда что-то приходит на место другого. Вот если ты хочешь сделать что-то посвященное чему-то антирыночному, в результате возникнет то, что невозможно продать…

Олег Кулик: Это проект не "анти", он только "за". За то, то ты любишь, за то, что принимаешь без сравнения.

Сергей Епихин: Одновременно это любимое тобой, уже тобой же и формулируется как некая альтернатива рыночным соблазнам, рыночным стратегиям, возможности конвертировать в деньги и т.д. что-то духовное и трудно формализуемое. Потому что всякая форма - это уже жест в сторону каких-то знаковых систем, которые существуют до тебя, вне тебя. У лингвистов есть запрет на постановку о природе языка. Есть язык, а как он возник, это неважно.

Олег Кулик: То есть ты считаешь, что если мы сделаем выставку вещей, предметов…

Сергей Епихин: Как только это окажется выставка вещей, она будет обречена на какую-то проблематичность с точки зрения изначально вложенной в этот проект идеи. Она войдет в противоречие с самим пафосом проекта. Мне так представляется.

Георгий Пузенков: Для этого нужно уточнять пафос проекта. В конечном итоге кончится тем, что зритель придет сюда, спустится в подземелье и что-то увидит. Поэтому хорошо бы было параллельно обсуждению всех интенций, которые присутствуют внутри, в душе художника, в общем, индивидуально, пробовать вступать в дискуссию, следует не забывать, что все кончится все равно предметом, объектом, пространством, и даже видео-проекцией.

Олег Кулик: В силу того, что людей много, нужно, чтобы они не проявили своих худших сторон.

Георгий Пузенков: Важно, чтобы возникло целое, а целое может возникнуть, когда будет побеждена ненужная энтропия хаотических личных представлений о вере. В конце концов, у каждого художника есть разные варианты интерпретаций, и он, в принципе, может в своем депозитарии, внутри, в душе что-то поискать. Главное, чтобы все сошлись в этом, хотели бы этого. И тогда, наверное, зритель, увидит то целое, о котором ты говоришь.

Олег Кулик: Знаете, все мы здесь не наивные люди. Понятно, что разговор о вере или о том, что вообще не имеет возможности быть воплощено, будет все время разрываться между тем, что будет материально произведено, и чем-то другим, что здесь не присутствует. Поэтому мы начинаем разговор, мы не отвечаем на вопросы. Но непонятно, как его начать.

Андрей Монастырский: Выставка называется "Верю". Когда человек начинает верить, человек расстается с Богом. Потому, что только человек не верит и не рассуждает об этом, он находится в Боге. А когда он говорит - я верю, возникает внешний Бог, дистанция. То есть акт веры убивает Бога.

Олег Кулик: Значит, верующий человек не может быть художником.

Андрей Монастырский: Похоже, что да.

Олег Кулик: Я хочу дать слово Мише Гронасу. Миша, можно ли к этой теме вообще обратиться? Мы же не можем просто собрать просто экзистенциальные опыты? По большому счету, достаточно снять людей в туалете, в больнице, в истерике, в выпадении из нормального состояния, но это же не вера, скорее просто правда, хотя, может быть, подлинность…

Михаил Гронас: Я здесь, кажется, единственный потенциальный зритель. Я могу только с этой точки зрения и говорить. Идет речь о такой проблеме, как Единое и Бесконечное. Есть Единое, с одной стороны, но об этом говорить и выражать его трудно или даже бессмысленно. С другой стороны, есть Бесконечное отдельных коллективных опытов и здесь опять начнется неразбериха и релятивизм. А между Единым и Бесконечным есть несколько… такая человеческая штука, как количество пальцев на руке. Здорово если бы современные художники показали, выразили, сделали, указали на несколько источников ценности или смысла. Я принципиально говорю об источнике ценности или смысла, потому, что о вере говорить труднее. Но ценности и смыслы существуют и их не бесконечное количество. Можно перечислить сгустки…

Олег Кулик: Например, демократические…

Михаил Гронас: Скажем, или любовь, или добро и зло, или красота.

Олег Кулик: Этим и так занимается искусство, оно волей-неволей, кто ханжески, кто искренне декларирует какие-то человеческие ценности.

Михаил Гронас: Да, но если бы штука была в том, чтобы современные художники могли приостановить свое участие в процессе, в частности в поле денег, репутации, а попробовать нащупать эти самые узлы или источники… В словосочетании современный художник забыть слово художник и уткнуться в слово современный, там где мы все современные. У нас есть современное поле трансцендентного, один край его действительно религия и традиционные требования. Еще много разных других краев. Но если найти такие сгустки, разные для вас источники смысла или источники, которые заставляют вас делать или заставляют не умирать. Это было бы мне как человеку со стороны интересно.

Дмитрий Пригов: Я еще раз хочу сказать, что не надо пытаться представить себе, что мы как бы тут же, завтра начнем делать другие вещи. Мы делаем все-таки одно и то же, какую бы вещь ни взяли, практически будет то же самое. Мне представляется, что в своем творчестве надо понять, вычленить линию, интенцию к некой онтологии, скорее. Вот, например, если б брать работы, например, таинственное, вечное. И так назвать выставку - таинственное, вечное, запредельное, светлое, невозможное. Для каждого есть некий предел, куда устремлена его реальная деятельность. Поэтому все равно будут делать то же самое, но таким определением если не саму работу раскрыть, то показать вектор рассмотрения ее.

Андрей Монастырский: "Верю" - хорошее название.

Дмитрий Пригов: Хорошее, но работы нельзя назвать "Верю".

Олег Кулик: Если кто-то позиционирует себя как богохульник, это не значит, что он рубит иконы. Богохульник в том смысле, что я ни во что не верю. Я верю в трусы Курниковой. Я понимаю, что об этом все думают.

Андрей Монастырский: А Курникова - это кто такая?

Михаил Гронас: Олег, редко найдется человек, который думает, что самое главное - это трусы Курниковой.

Лев Евзович: Это католическое произведение, на самом деле, это типа экстаза Святой Терезы, поэтому может не стоит бояться апелляций к такого рода традициям?

Сергей Епихин: Если связывать какую-то работу Кулика со статуей Святой Терезы…Террористку его знаменитую…

Лев Евзович: Я сейчас не про Кулика говорю.

Олег Кулик: Ты знаешь, про Курникову сказал не я, это Булныгин. Он сказал - Олег, ты знаешь, я ни во что не верю. Потому, что с тобой гораздо интересней говорить, чем даже с Костей Звездочетовым, который знает ответы на все.

Сергей Епихин: Поэтому он сюда никогда не придет.

Андрей Монастырский: А вы ему предлагали?

Олег Кулик: Да, мы с ним разговаривали. Он как раз хочет прийти.

Андрей Монастырский: А Вадик мне сказал, что придет…

Олег Кулик: Да, он спотыкается, идет.

Андрей Колосов: Какой есть синоним слову "вера" в русском языке?

Максим Илюхин: Доверие.

Андрей Колосов: Нет, вера - это не доверие.

Олег Кулик: Есть скорее антоним - верование.

Андрей Колосов: Как вы можете определить, что такое вера?

Олег Кулик: Это иррациональное знание.

Андрей Колосов: На мой взгляд это контакт. Ведь все находятся в боге, все божьи существа.

Георгий Пузенков: Гносеологически некорректное высказывание.

Олег Кулик: Давайте не сбиваться на обсуждение религиозных взглядов на этот вопрос. Даже если проанализировать ситуацию здесь и сейчас, то большинство людей на бессознательном уровне верят скорее в насилие. Верят в вещи довольно сильные, брутальные.

Андрей Монастырский: Бакштейн верит в насилие.

Олег Кулик: Бакштейн верит в интригу, он не верит в насилие.

Андрей Монастырский: Несколько лет назад он говорил только о насилии.

Олег Кулик: Кто-то верит в силу. Ситуация такая. Когда мы говорим о вере или о трансцендетном, мы имеем в виду что-то светлое, что есть в нас или окружающем мире. Но большинство людей и мы в какой-то части им принадлежим, верит в темное, мучающее, тяжелое, то, что реально и действует в этом мире. Потому что мы живем только в этом мире, и разговоры о каких-то лучших мирах влекут нас в какие-то тоталитарные секты. Людей иногда хотят обмануть и делают это всегда под лозунгом веры… Мы - современные художники, и волей-неволей оценивать эту выставку будут по законам современного искусства. Но одновременно нельзя сказать, что русское искусство не обладает некоторой самобытной особенностью. И эта религиозность, взыскуемая, прослеживается на протяжении веков, тысячелетий. В авангарде 20-х годов, в военном искусстве… Соцреализм в основе имел извращенную идеологическую религиозную систему богов, идеалов, которые априори всегда правы, всегда чисты. Еще сто лет советской власти, и Ленин бы родился в результате непорочного зачатия. Поэтому мы говорим сейчас об истинной вере. О том, что действительно держит и живет и что может вести нас.

Ирина Нахова: Олег, я хотела бы привлечь ваше внимание к обстановке, в которой мы сейчас находимся. Когда я заходила сюда, в эти катакомбы, мне показалось, что все проимходящее - очень театрализовано. Сидят какие-то такие разноцветные пеньки, их снимают. В этой ситуации визуального стеба любое слово, даже самое искреннее намерение разговора о вере, может превратиться в стеб. Контекст такой.

Олег Кулик: Представьте, здесь нет, к счастью, художника Шабурова, иначе никому не дали бы слова. Вот я с ним говорю, и он мне: "Олег, ну все же лгут!. Тебе скажут - да, верю. Придет Жора Пузенков, и нарисует, все что хочешь, все, что скажешь. А за этим будет ложь, попытка пролезть в модную тусовку". Я говорю: "Какой же ты несправедливый. Жора, он же действительно очень неглупый человек, он всегда впишется в ситуацию. А во что ты веришь?" "Я верю, что вот надо сдирать шкуры фальшивые. Вот это единственно, что подлинное." Ты сдираешь, чтобы что увидеть, что у людей под шкурами трусы, а за трусами половые органы, а за половыми органами сосуды, жилы и кости? Мы же обращаемся все-таки к душе. А у тебя, как Лев Толстой говорил, у каждого русского написано на лице: "докажи", а на затылке - "ну и что".

Сергей Епихин: В этой логике можно поступить только одним образом - оставить все как есть. Пусть каждый распишет, что здесь были Петя и Юра, Коля и Саша. Они были здесь и верили здесь. Вот и все. Потому что любая формализация - это сдача на милости языку, конвенции, неадекватности. Я говорю банальные вещи, Олег, но ты затеваешь разговор о вере…

Олег Кулик: Я не затеваю разговор о вере. Выставка называется "Верю". Если бы я мог заказывать такие вещи, то факты переживания, а не разговоры о вере.

Сергей Епихин: Опредмечивания, то есть произвести над ней процедуру отчуждения.

Олег Кулик: Я не призываю, я никому ничего не говорил.

Сергей Епихин: В любом случае речь идет о том, чтобы сделать вещь неадекватную.

Олег Кулик: Ну, например, Владик Монро говорит, ты знаешь… Я Владика Монро вообще не звал.

Андрей Монастырский: А почему не звали-то?…

Олег Кулик: А потому что у него нет этого органа, которым верят, или я не знаю к нему доступа, по крайней мере. И ко мне приходит Владик Монро и говорит: "Ты знаешь, я очень много думал и написал картину "Я верю". Я говорю: "Владик, я даже не знаю…" "А мне не важно, я понимаю, что это важная тема, я на это отреагировал. И я хочу, на самом деле, я понял, что ничего выставлять нельзя, я просто расскажу какая я сволочь, со слезой". Я говорю: "Ну вот это интересно. Но почему сволочь-то?" "Ну потому что я лгу, я не отдаю деньги, я то, то…" Артистическое покаяние. Это может быть интересно, Владик Монро действительно очень артистическая, неоднозначная личность с точки зрения бытовой морали. Но, действительно, его вид искренний может… как сказал бы Станиславский: "верю".

Аристарх Чернышев: Может быть, тогда имеет смысл рассказать, во что верит каждый персонально. Я верю, например, в ядерную бомбу: есть процесс распада ядер, фотосинтез…

Олег Кулик: А зачем верить в это? Она и так есть. Веришь в то, что можно доказать.

Андрей Колосов, Ирина Нахова: Наоборот.

Дмитрий Пригов: Нет, правильно, веришь в то, что все можно доказать.

Аристарх Чернышев:: Дело в том, что я воспитан в духе атеизма, понимаете, в чем дело.

Анатолий Осмоловский: Можно перевести разговор в другое русло. Мне кажется, что нужно воспринимать это название - "Верю" - и концепцию этой выставки не с точки зрения личных фантазмов каждого из здесь присутствующих, а с точки зрения зрителя, который приходит, смотрит на искусство и говорит: "Верю". Но не в Бога, а в искусство.

Олег Кулик: Это нужно быть таким цельным организмом, мощным. Нужен центр. Вот видите, я хожу вокруг вас, стремление моего хождения это объединить присутствующих.

Андрей Монастырский: "Верю" - в этом контексте, в этой идее, как бы субъективности, это чудовищный гламур. Это на уровне стареющего Брежнева, когда он типа решение ЦК КПСС в жизни. Это страшный гламур. И надо с этой точки зрения к этому и относиться. С кем серьезно это обсуждать?

Олег Кулик: Ну, серьезность зависит от вас. Вы вот уже вносите…

Андрей Монастырский: Нет, я согласен с этим гламуром.

Олег Кулик: Не согласен?

Андрей Монастырский: Согласен.

Олег Кулик: Под гламуром Вы что понимаете?

Андрей Монастырский: Все хорошо.

Олег Кулик: Все х..ня, да?

Андрей Монастырский: Нет, все хорошо (всеобщий смех). Наворовали там миллиардов дикое количество и все хорошо.

Олег Кулик: Теперь о вере заговорили. То есть мы расширяем гламур до трансцендентного? Там тоже гламур.

Сергей Епихин: Наворовали, теперь пришло время поверить.

Олег Кулик: Очиститься.

Андрей Монастырский: И поверить, что все так и останется. Все будет хорошо. И нашим внукам достанется.

Георгий Пузенков: Поверить в то, что не отберут.

Дмитрий Пригов: Помимо фактов, многое определяет процедурность. Гламур - это не только объект, но и процедурность. В этом отношении какой-нибудь скульптурой можно забивать гвозди, а можно на нее смотреть и восхищаться.

Андрей Монастырский: Дмитрий Александрович, вы в первый раз сказали про гвозди в 1979 году, на акции "Место действия"...

Дмитрий Пригов: К сожалению, ситуация мало меняется. Абсолютаризируется как бы некое свойство предмета и человек становится рабом своего предмета. В этом отношении это может быть гламурно, может быть и не гламурно. Никакой нет заданности.

Андрей Монастырский: Есть заданность контекста, Дмитрий Александрович.

Семен Файбисович: Я с Андреем совершенно согласен, что гламурный контекст, это невменяемое, мы должны воспринимать определенным образом. Он должен влиять в том числе и на этот проект. Влияние может быть самое разное, но игнорировать этот контекст было бы непродуктивно.

Олег Кулик: А что, если мы посмотрим на то, что мы можем не игнорировать контекст, но с другой стороны. Что такое "не игнорировать контекст"? Мы и так на него очень жестко реагируем, мы в нем живем, мы в нем существуем. Но есть контекст очень внутренний, просто вектор внимания не к контексту а к себе самому. И этого вот внимания очень недостает нам самим. Но нам его как бы и не надо, потому что мы так объелись этим вниманием в застойные годы. И в результате оказалось, что мы оказались неадекватны тем переменам. Но любой человек, сколько бы он не всматривался в контекст, когда идет смена контекстов, должен реагировать адекватно контексту…Нужно обрести некую точку внутри себя. Гламурная она или очень альтруистическая.

Георгий Пузенков: Тема веры тогда, с точки зрения темы достоверности что ли проявления того, что ты делаешь.

Олег Кулик: Жора, извини, нет темы "Верю", есть название "Верю", и для меня это факт…

Андрей Монастырский: Это факт Вашей личной биографии. Вы вдруг поверили, да?

Олег Кулик: Наоборот, я как раз в Бога-то и не поверил. Поэтому я делаю выставку. Бога нет. Есть только мое сознание.

Андрей Монастырский: Если бога нет, значит, Вы - атеист.

Олег Кулик: Я религиозный человек. Бога нет вне меня.

Андрей Монастырский: Потому что агностик говорит: я не знаю, есть ли Бог или нет.

Олег Кулик: Я знаю, что есть высшая сила, как говорил мой дедушка. Но эту высшую силу я определяю как умение работать с собой.

Андрей Монастырский: То есть у Вас какие-то проблемы с Богом, да? И вы как бы это манифестируете.

Максим Илюхин: Мы таким образом бога синтезируем посредством своих действий, разговоров, собственно говоря.

Олег Кулик: Бога нет, ребята, мы никого не синтезируем, это все х..ня. Мы только себя синтезируем. Свое сверхсознание и свое умение быть целостным. И определять этот мир, и обозначать его, каким бы он ни был. Гламурный, фашистский, китайский, немецкий… "Мы кто?" - вот о чем мы должны подумать. А не рассказывать миру о том, кокой он, как он устроен с точки зрения Судьи.

Сергей Епихин: Олег сейчас переживает бессознательно-тридаистский период своей творческой биографии. Вчера он проговорился: "Ну, вот я был собакой, ну вот я делаю анаграмму, и из собаки появляется Бог".

Олег Кулик: Это ты меня вызвал. Ты говоришь черно-белые вещи. Никаких полутонов.

Сергей Епихин: Я говорю, что русское сознание, с точки зрения Бердяева, делится на два, а не на три, как делится европейское сознание, по Аристотелю. У нас сознание манихейское, вот о чем мы вчера с тобой говорили. Это разные вещи. Это значит то, что ты мне ответил: "Ну да, вот я был собакой, по-английски dog и god. Третье - это срединный мир, мир, в котором действует конвенция или там римское право, какие-то демократические институты и многое другое".

Вадим Захаров: Я прослушал, название выставки имеет ли отношение к выставке "Осторожно, религия!"?

Олег Кулик: Выставка - не про религию.

Аристарх Чернышев:: Везде будет написано: "Бога нет", а название: "Верую". На винзаводе.

Олег Кулик: Не "верую", а "верю" - это колоссальная разница.

Сергей Епихин: Аристарх, ты путаешь "Верю" и "Верую".

Аристарх Чернышев:: Вы меня не дослушали. Вот есть, например, святые мощи. Их привезли как доказательство верующим. И все повалили на эти мощи. Это осязаемая физическая вещь. Вот когда я говорил про атомную бомбу - она осязаемая вещь типа этих мощей. А трансценденция ее в том, что сегодня есть ядерные технологии, а завтра могут появиться новые технологии, которых мы сейчас не знаем и что это такое мы сейчас не знаю. В том числе есть масса вещей, которых сейчас не знаем. Я верю в то, что будет появляться что-то такое. И не обязательно позитивное.

Олег Шишкин: Тут прозвучало слово гламур, и вполне уместно. Я читал, что изначально гламур подразумевался как очарование от оккультного и это имеет отношение к 18 веку. Поэтому гламурность и Бог - это вполне совместимые понятия. И мне кажется, что вера как соблазнение - очень востребованный момент.

Сергей Епихин: С другой стороны мы, отклоняясь от темы, выруливаем на достаточно важный момент. Искусство не занимается добром, а занимается анализом зла. Добром оно занимается исключительно апофатически. Когда оно начинает утверждать позитивные ценности, оно перестает существовать в качестве искусства. Анализ зла бывает разный - демонизируя, высветляя... вопрос в индивидуальных тактиках, индивидуальных поэтиках. Добро - это условие нашего присутствия, но его все время что-то омрачает. И то, что его омрачает - это зло.

Михаил Гронас: Тут если со стороны посмотреть, вы вроде разбойников которым "совесть Господь пробудил". По одной логике, ваша выставка вписывается в историю современного искусства. Например, многие, даже Захаров сейчас, сразу вспоминают выставку "Осторожно, религия!". Обычно современные художники ассоциируются с экономикой внимания, провокации. С другой стороны, обратная логика - если в выставке на такую тему ничего провокационного не прозвучит, это будет уже скандал.

С другой стороны, вы говорили: если какой-нибудь человек разбогатеет, этот олигарх сразу же церковь строит. А вы тоже в каком-то смысле разбогатели. Ну, репутационно, скажем, или символически. И, может быть, у вас та же логика, что у этого олигарха. Было бы хорошо, если бы у вас нашлись силы за эти логики выйти. А что нужно для этого, я не знаю. Это как бы невозможно но мы все время живем среди вещей, которые невозможны. Но в попытке сделать что-то - есть смысл.

Олег Кулик: Мы касаемся, по сути, темы почти порнографической - очищение души через её демонстрацию. От художника мы ждем чего-то вроде публичной исповеди.

Анатолий Осмоловский: Проговаривание всех вещей связанных с доверием, чистотой душевной - это сублимация возможностей не перейти каких-то границ. ИН: Если мы говорим, что и у нас есть душа, и мы хорошие, то мы должны задать себе важный вопрос: "Кому мы хотим понравиться?"

Андрей Монастырский: Старикам, видно, глубоким, которые сами не могут мыться.

Олег Кулик: Есть тонкий план и плотный план, и они непереводимы. Трансцендентное невыражаемо. Но в наших материальных работах мы можем указать на это.

Сергей Епихин: Извини за риторический вопрос. Ты что, Витгенштейна прочел?

Михаил Гронас: Может, было бы интересно позвать людей со стороны, людей из другой тусовки.

Олег Кулик: Поверь мне, многие из людей, которые здесь сидят, не собрались бы в одном помещении…

Михаил Гронас: Это другое дело. Они все равно относятся к одной группе, и конфликты -внутригрупповые.

Дмитрий Пригов: Можно было бы пригласить иконописцев, еще кого-то, но здесь собрались люди, прошедшие такой путь в искусстве, что определение своих онтологических оснований для них достаточно проблематично. Эта не выставка символов веры, а выставка-проблематизация. Посему я опять возвращаюсь не к проблеме веры и не к проблеме символов веры, а к проблеме онтологических оснований каждого. То нередуцируемое основание, которое он воспринимает как основание всей своей деятельности. Для меня основное - это понятие таинственного.

Олег Кулик: Дмитрий Александрович, Вы были одним из первых людей, с которым я поделился идеей выставки. За полгода я многое переосмыслил. Но как раз о Вас я думал много. Я часто думал, что Ваша личность гораздо больше чем то, что Вы делаете. То, что Вы делаете - это камуфляж. Но того, что под этим камуфляжем кроется и что заставляет Вас надевать его - этого Вы никогда не выскажете - Вы боитесь. Может быть, я сказал неправильное слово. Вы считаете это ненужным. Это личное дело. Ваш крик кикиморы, как и мой лай собаки, - это напоминание об этом. Но Вас же все видят, меня видят, Толика. Не все же дураки, видно же, что это - не совсем подлинное. А нам сейчас нужно хотя бы попробовать быть подлинными. Неважно, что мы сделаем - пукнем или произнесем речь. Нужно пробиться к простоте и ясности. "Нельзя плакать публично. Это неприлично. Я пойду напудрюсь, сфотографируюсь, а потом буду говорить, что за этой маской скрывается тонкая ранимая душа". Вот как мы думали. А сейчас нужно поплакать. Или посмеяться.

Сергей Епихин: Олег, ты уже второй раз в бессознанке, может быть, выдаешь Витгенштейна в чистом виде. "То, что нельзя назвать - на то можно указать". У тебя это идет - ты написал манифест. Но вот сейчас, чем дольше длится дискуссия, тем больше усиливается жесткость формулировок. Что нельзя назвать на то можно указать. Именно поэтому я солидаризуюсь с Дмитрием Александровичем, это будет выставка-индекс. Есть знаки индексальные, которые указывают на что-то.

Олег Кулик: И это нужно сделать. У нас есть опыт ХХ века. Неужели мы не можем указать на что-то, что водится в самой работе, не называя этого? Чтобы в этом хоре, в этом пространстве выкристаллизовалось что-то третье? Нелюбимое мною слово "соборное".

Сергей Епихин: Не надо этого слова, потому что это уже "Верую" а не "Верю".

Олег Кулик: Очень много было случаев, когда мы не могли в одиночку назвать то, к чему можем прикоснуться. Для этого нужен коллектив. Только вместе мы можем увидеть что-то общее, что-то, что есть для нас. Пережить некий опыт. Сейчас, допустим, мы переживаем опыт этой беседы. Я могу один здесь говорить, но я не пойму больше чем сейчас понимаю о трансцендентном. Я вхожу в некий резонанс с вами, и этот резонанс и высекает из пространства эту идею, над которой мы работаем

Вадим Захаров: Я вступаю в этот резонанс - это важный тезис. Я должен признаться, не верю в групповую выставку вообще. Мы говорим не совсем в той тональности. Ситуацию нужно поставить т

Андрей Колосов: "Я куратор. Я делаю так. Я отбираю работы. Подумайте, что сделать?"

Олег Кулик: Тебя это сильно волнует? Ты хочешь скрыть какой-то психологический момент? Я за эту позицию, она абсолютно правильная…

Андрей Монастырский: Вы говорите "трансценденция"… Это хорошая позиция, когда вы говорите что трансцендентное имманентно. То есть, и сок и водка - они трансцендентное и есть. Я хотел это добавить. Все.

Олег Кулик: Вы поставили меня в тупик. Но я закончу. Что будет с каталогом, пока не ясно. Будет ли там какая-то статья? Всегда нужен какой-то объясняющий текст. Какой-то хоть как-то вводящий людей в тему. Я предлагаю найти внеположенного этому сообществу автора. Я предлагаю, чтобы это сделал Миша Гронас. Может быть, это сделает кто-то другой, кто не является участником выставки. Человек, который занимается психологией восприятия, прослушав все разговоры, напишет - ну, я не называю это "манифест", мне кажется, это будет скорее фильтрация всех высказываний, которые будут возникать. Миша, как ты относишься к тому, чтобы этот текст был анонимен и подписан всеми? Текст будут предварять распечатки всех наших разговоров, кто о чем: кто о политике, кто об искусстве; кто врет, кто говорит правду. Когда выставка откроется, я уверен: 90 процентов человек выскажется, что все нужно было делать по-другому.

Анатолий Осмоловский: Я уже знаю…

Сергей Епихин: Вот построй себе другой винзавод и делай там, как знаешь.

Анатолий Осмоловский: Нет, при чем здесь винзавод. Я еще на прошлом обсуждении говорил, что необходимо выделить темы. Эти темы предложить для обсуждения. Кто-то захочет принимать в них участие, кто-то не захочет. В прошлом разговоре я выделил шесть или семь тем, можно выделить десять и собираться не таким гигантским составом, а по четыре-пять человек. И серьезно обсуждать эти темы в спокойной обстановке.

Олег Кулик: Или по трое, по двое. Или вообще - по одному.

Дмитрий Пригов: Олег, если осуществлять кураторские функции, вы неизбежно к этому придете. Если вы не хотите, чтобы все принесли свои обычные работы и сказали: "я тоже верю", необходимо определить тематику, интересующий вас горизонт. Возьмите там пять тем, три, четыре. Меня интересует тема таинственного.

Михаил Гронас: Мне кажется, что что-то типа консенсуса выкристаллизовывается: трансцендентное, или "верю" - очень размытая общая и индивидуальная штука и поэтому нужно выделить несколько конкретных тем, хотя, вероятно, они тоже будут символическими. И дать эти конкретные темы для обсуждения группам людей, интересующимся ими. Дмитрий Александрович привел пример, который мне показался интересным - "таинственное". Это очень важная и интересная тема, которую необходимо поднять при рассмотрении вопроса о современном трансцендентном. Другая, не менее важная, тема - скажем, социум и взаимосвязь.

Олег Кулик: Это не национальная тема. Мы уйдем в другое пространство.

Михаил Гронас: Почему? У нас здесь много марксистов.

Олег Кулик: От этого надо абстрагироваться. Идет речь еще и о данном пространстве, которое отличается от всех других в Москве и выставка планируется именно здесь.

Анатолий Осмоловский: Только нужно конкретизировать пространство

Сергей Епихин: Вы из всего хотите сделать конфетку. Не надо из всего делать конфетку.

Дмитрий Пригов: Причем здесь вера? Речь идет о нашем собственном переходе. И здесь мы можем создать переход в другое пространство. Через призму этого пространства можно сделать выход, найти его внутри самих себя и показать этот выход или проход или портал. Как угодно его можно назвать. Пришедший сюда скажет: "Верю". Хотя, я уверен, изначально его задача сказать: "Не верю".

Вадим Захаров: И художник оказывается заложником этого пространства, и, в какой-то степени, и художник - заложником зрителя. Через то, что он предлагает. Таким образом, получается место встречи.

Михаил Гронас: По-моему, главный факт, который очевиден, и главное свойство этого пространства - то, что оно очень большое. Стало быть, его можно поделить на много участков. Есть восемь больших залов. Это может быть восемь больших тем.

Анатолий Осмоловский: Вообще, набивать это пространство большим количеством художников - глупость.

Олег Кулик: Должен быть один художник - Осмоловский.

Виктор Фрейденберг: Я был здесь один, несколько раз, во время ливня. Когда находишься здесь один, неожиданно получаешь возможность наблюдать свою природу. Эти капающие капли… Абсолютное одиночество в прекрасном пространстве... Здесь действительно можно перейти в другое пространство. Здесь не нужно никаких выставок. Только запускать человека.

Дмитрий Пригов: Вы когда-нибудь монтировали выставку? Когда один ходишь и думаешь, что вот сейчас кто-нибудь придет и все испортит. Проблема любого пустого помещения. В этом пространстве есть свои особенности.

Вадим Захаров: Сохранить это пространство не удастся

Дмитрий Пригов: Нужно войти в него

Вадим Захаров: Представьте себе проект "Верю" в любом другом известном нам московском пространстве. Согласитесь, здесь это более интересно. Правда, можно убрать название "Верю" и сделать любую другую выставку.

Олег Кулик: Давай не будем перебивать друг друга. Наверное, таким большим составом мы собираемся в последний раз. Так давайте проясним позиции, насколько это возможно сейчас. Уже пятая беседа будет проходить на ином уровне, чем эта. Тема, как мы видим, трудно раскрывается. С одной стороны, она кажется очень простой: ну, что душа!? Но у нас пока нет никаких инструментов, чтобы ее раскрыть на должном уровне. Надо, чтоб на этой выставке хотя бы начался какой-то диалог с той культурой, из которой мы все вышли, когда трансцендентное как бы подразумевалось. Но это подразумевание привело к каким-то социальным искажениям. В результате мы не только не можем показать то, что не можем видеть и к чему не можем прикоснуться, мы даже не можем назвать это. У нас есть понятие "трансцендентное", но нет понимания его. Я еще раз говорю: мы не найдем ответов на все вопросы, но мы и не ищем их. Пусть каждый скажет то, что не успел или не смог сказать в ходе дискуссии.

Анатолий Осмоловский: Мне кажется, что в международном контексте эта тема где-то с 1995 года достаточно серьезно разрабатывается, происходят какие-то серьезные споры во французской и в немецкой философской средах. ХХ век закончился. Политические - марксистские, капиталистические - идеалы догнивают. Идеалы нужно разрабатывать заново.

Олег Кулик: Нужно ведь чтобы эти идеалы были не слишком трудно достижимым для человека.

Анатолий Осмоловский: Идеалов, не трудно достижимых для человека, современное общество предоставляет огромное количество. Например, стать богатым. Это труднодостижимо, но возможно. Идеал тем и отличается, что он не достижим. Но само по себе движение к этому идеалу создает много внутренних и внешних достижений. Более того - Россия - это экспериментальная площадка для разного рода проектов. Собственно, именно в России большевистский проект накрылся медным тазом. Именно в России началось это безостановочное обогащение. И если вы почитаете социологические исследования, то видно, как люди без идеалов могут найти обоснование собственной жизни за пределами прагматического мира, за пределами прагматических убеждений. Можно сказать, что это сейчас - государственная задача в России. Национальный идеал не работает. Пытаются его каким-то образом реинкарнировать, но не получается, потому что уровень национального самосознания различных народов на территории России достаточно высок. То, чем мы пытаемся сейчас заниматься - актуально. Действительно, очень актуально. Но если мы будем говорить о художественном усилии, о художественном участии, оно, конечно, не должно быть прямо конвертировано в государственную идеологию. Но оно должно создать некие модели. Если говорить о каких-то результатах, которые может этот проект иметь, то, в первую очередь, надо говорить о возможности создать в сознании общества места для современного искусства. Сейчас там для него вообще нет места.

Олег Кулик: Потому что оно не делает для общества ту работу, которую общество требует.

Анатолий Осмоловский: Задача попытаться сделать эту работу перед нами и стоит.

Михаил Гронас: Мне было бы интересно посмотреть какую-то галерею источников ценностей. Правда, для этого вам нужно было бы на какое-то время забыть о своих "внутритусовочных" идеалах, то есть перестать быть современными художниками. Но это, конечно же, невозможно.

Лев Евзович: Мне кажется, что эта выставка фиксирует такой достаточно болезненный симптом смены парадигмы и того, что происходило в ХХ веке. Само обращение к такой теме, абсолютно традиционной именно для изобразительного искусства, а не актуального симптоматично. Взять даже название: "Верю". Оно выглядит консервативно, но это как раз хорошо. Такой провоцирующий консерватизм получается. Эта выставка и посвящена симптому конца, причем болезненно воспринимаемого. И, может быть, некоторому началу. У каждого в голове свое что-то начинается. Может быть, на этом "своем" и получится сойтись. Для этого нужно перейти к более конкретным действиям. Я внимательно слушал Мишу на двух состоявшихся встречах и то, что он говорит, звучит структурно и правильно. Действительно, надо, чтобы Миша написал текст, чтобы была общая тема, и вычленялись разделы. "Ничто", "трансцендентность"... После этого листка, или статьи, которую Миша напишет, уже есть смысл собираться по двое-по трое и вести разговор на конкретные темы.

Вадим Захаров: Для меня трансцендентное прячется там, где мое личное бессознательное вне всяких физических касаний к объекту в том, что находится внутри меня. Но вопрос в том, как я это могу выразить. То есть, я попытаюсь написать это словами наиболее абстрактно или я попытаюсь сделать какое-то визуальное высказывание.

Дмитрий Пригов: Ну, надо понять, что смена парадигмы - кризис предыдущего сознания. Но нужно понять, что предлагаемый нам выход совершенно не обязательно станет реальным выходом и генеральным путем развития искусства. Поэтому мы должны понять, что предполагаемая выставка - лишь род испытания этой зоны. Я предложил бы, все-таки, четко определить темы. На 15 художников их не должно быть больше четырех. Или даже трех. Это уже кураторская постановка вопроса. Нужно определить количество людей, нужно определить темы. Нужно определить отношение к пространству. Нужно чтобы пространство было у каждого свое, сепаратно отдельное, или наоборот - надо, чтобы все выставлялись вместе. Ведь принципы чисто конструктивные нужно тоже определять потому что в зависимости от них нужно осознавать масштаб. Потому что мы ничего другого больше придумать не сможем так как по этому поводу у нас в мозгах практически больше ничего нет, кроме цитат, но в таком случае мы ответственность перекладываем на цитируемого человека. Либо некоторое понимание в пределах прежней своей практики, к чему мы можем всю нашу практику редуцировать - к последнему и несдвигаемому.

Максим Илюхин: Сложно добавить что-то после такого емкого заключения. К слову, одна из многих фирм, выпускающих флэш-память, называется "Трансценд". То есть, сама эта память и то что в ней содержится, уже заложено в названии. Если говорить о вере, одна из самых распространенных молитв - это заклинание, которое повторяют каждый день, заклинания, связанные с запуском каких-то операционных систем. Никакая конфессия не сможет ничего с этим сделать. БИОС запускается каждый день - а это алгоритм, маленькая молитва. Это текст. "Windows" запускается каждый день - это текст. Если, например, я ем кашу, я не произношу текст, а здесь произносится текст. Я все это сказал к тому, что каждый фетишизирует то, что ему близко. Моим фетишем является техника, прогресс еще что-то. И в рамках вот этого мероприятия "Верю" есть какие-то темы в которые я "Верю". На ночь я компьютер отключаю. Я верю в эти вещи. Мне близок, например, хрестоматийный образ ученого - он стоит, всклокоченный, с задумчивым лицом, в белом халате, и держит распадающийся атом в руке. Все странные исследования, научные сговоры производились в подземных лабораториях. "Токамак" под стадионом построен. И это подземелье провоцирует на некий таинственный эксперимент.

Сергей Епихин: Я начну с лингвистики со словообразования. "Трансцендентное" образовано от "трансцензус". "Трансцензус" - это переход. Олег предлагает коллективный переход, но все склоняются к индивидуальному. В любом случае, речь идет о том, каким образом финализировать ХХ век. Эта идея Олега поставить точку кажется замечательной: она логично укладывается в его творческую судьбу. Олег сначала хотел быть прозрачным, хотел быть гиперкуратором. Тема "Верю", как мне кажется, имеет прямое отношение к творчеству и характеру Олега, потому что он верит, в первую очередь, в себя, в свою волю, в свою пассионарность, в свою индивидуальную активность, в свою витальность, если угодно. Он верит в то, что, в любом случае, сможет пробить все, что хочет. Это волевая акция. Под эту волевую акцию найдены эти пространства. Под эту волевую акцию найдены, наверное, и деньги, собраны художники, собираются люди, беседуют. И все получается. В этом смысле "Верю" - это личное пристрастие Олега к тому, что у него все удается. Вот о чем эта выставка - о кунстволе Олега Кулика. А вы все здесь находитесь, потому что он этого хочет. Я не знаю, как это обсуждается на Западе, но у нас это обсуждает Кулик

Оля Чернышова: Интересно получается, Олег вот говорит, ну давайте, кто-нибудь, поверьте. Бегали по улице, а теперь возьмите и поверьте. А художники говорят: мы и так верим. Получается противоречивая ситуация…

Олег Кулик: Что-то неразборчивое про душу.

Сергей Епихин: Насчет души-то мы и не договаривались.

Олег Кулик: Многие из присутствовавших пытаются, как Сережа, реагировать на других. Понятно, что все мы не совершенны.

Оля Чернышова: Даже если мы условимся говорить о том, что у нас в душе, выставка будет похожа на лабиринты разных конфессий. Что касается меня то, возможно, это будет одна из работ, которая уже сделана у меня. И в этом смысле, если выставка связана с "верю", то это произведение работает, в рамках выставки оно работает, а вынести его за пределы зала - оно уже и не о "Верю" получается. Я думаю, что выставка должна быть более гармоничной. Будет не очень интересно, если каждый будет предъявлять свою маленькую веру. Все равно нам дискутировать придется произведениями, а не словами. Как бы мы удачно не говорили, главная точка еще не здесь.

Семен Файбисович: Много говорилось о ХХ веке, я сам в прошлый раз говорил. Но ведь не только двадцатый век, и многие предыдущие века прошли под знаком созидательно-запретительных идеологий. Будь то различные верования или коммунизм, или фашизм. В конце двадцатого века им на смену пришла другая идеология. Условно назовем ее пост-модерн. Разрушительная, которая все разрешила кроме серьезных высказываний, отстаивания каких-то идеалов. И, в общем-то, эта идеология приобрела тоталитарный характер, и тем самым саморазрушилась. Мы сейчас сидим на её обломках. У нас на глазах могут собираться самые разные, самые неожиданные сочетания. И вопрос сегодня в том, есть ли в состоянии этого сегодняшнего разорения какой-то позитивный потенциал. Негативная его сторона в сегодняшнем общении, и во многих других проявлениях себя выказывает. Но мне кажется, что в этой паранойе, на смену которой приходит шизофрения, есть индивидуальная возможность освободиться и от паранойи, и от шизофрении. Прийти в себя. Начиная с себя самого. Не ждать, что каждый станет одинаковым. И с каким-то положительным зарядом. Пусть этот положительный заряд обращен к коллегам, к этому замечательному пространству, к затее этой выставки и ее куратору. И если эта положительность возможна, а я ее на себе ощущаю, то, мне кажется, этот проект получится. Если высказывания будут строиться не на агрессии, которая, к сожалению, часто присутствует, а на попытке обратиться к чему-то достойному. Что касается моего проекта, то он достаточно новый. Он давно формировался. С другой стороны, я делаю его совместно с другим человеком, что тоже для меня ново. Это Сережа Шеховцов. И сам буду выступать в несколько ином качестве. Вот, собственно, идея такая. Здесь, может быть, не два и не три человека, как считает Дмитрий Александович Пригов, здесь, может быть, и сто человек вполне могли бы здесь поместиться, реализовать каждый свою затею. Здесь достаточно места, достаточно воздуха и достаточно ауры любого рода.

Олег Кулик: Я понимаю, что некоторые персоналии вызывают недоверие. Поверьте, у меня есть внутренние силы беседовать довольно позитивно со всеми. Очень важно соединить разные позиции.

Семен Файбисович: Я как раз об этом и говорю: из этой шизоидности, которая является фактом состояния умов, попытаться сформировать какую-то попытку новой цельности, построенную на основе индивидуальных усилий.

Георгий Пузенков: Мне думается что "Верю" не должно иметь никакого отношения к слову "вера", к названию выставки как подписи к целиковому глобальному проекту. И потом, подпись обычно ставят в конце, когда произведение уже создано. И если мы эту подпись поставим в конце с помощью Олега, наверное, тогда каждый из нас может сказать: "Верю". Работаем мы уже давно, у каждого есть свои идеи, свои проекты, но я абсолютно уверен, что пространство не должно нам диктовать какие-то условия. Оно есть, и мы собрались в нем и говорим о конкретных вещах, а не сидим где-нибудь под деревом на улице, и не обсуждаем что-то абстрактное. И вся эстетика этого пространства, его форма и конфигурация дает возможность создания внутри этого пространства перехода, перехода в Иное. Иное это нам требуется даже больше, чем зрителю, который, как правило, приходит на выставки, чтобы убедиться, что ничего нового он на выставке не увидел, и ничего нового не может быть. Я всеми своими действиями пытаюсь нарушить этот стереотип. Задача доказать зрителю обратное - еще одна из стоящих перед нами. Выставка может быть концом вчерашнего. Совместность, которая часто разрушает гармонию, здесь должна дать энергетический посыл. И когда это произойдет, я скажу "Верю".

Андрей Колосов: На мой взгляд, проект давно сложился, просто сейчас он формируется. Мы участвуем в формировании этого проекта.

Александр Шумов: Я лично верю, что все погибнет. Мы просто находимся на данной точке в данном месте, и Олег занимается тем, что создает динамику, создает скорость. И все участники проекта только усиливают эту скорость. Мне безумно интересно, что будет на выходе. Будь я на его месте, я бы еще подумал, стоит ли соединять таких разных художников, таких разных людей. Но Олег ведет себя как герой, который принимает решения и берет огонь на себя.

Олег Кулик: Саша очень часто говорит о том, что смысла жизни нету, все отвратительно, чудовищное разочарование, нету высоких радостей, есть только низкое наслаждение… Мы просто живем до смерти, и надо прожить достойно.

Сергей Епихин: Разговор о вере - это, в сущности, разговор о том, чего нет. Современное искусство дает нам возможность ощутить что-то похожее на веру, колики в боку, больной зуб, метафизический ужас, когда мы просыпаемся и вдруг страшным образом осознаем: забыли почистить унитаз, не встретили любимую на остановке и забыли подарить ей цветы. А вера - то, что дает нам, если угодно, возможность скептицизма. Ведь наш скептицизм основан на тайных основах веры. Тайная основа веры - в нашем присутствии, в нашем небытии. Наверное, самое ужасное, что у нас есть - вера.