Подробнее по участнику

Участники проекта

Лейдерман Юрий: Об участнике

Интеллектуальная биография Юрия Лейдермана на разных ее этапах свела его как с поэтикой архива, так и с поэтикой реальности. Он был причастен московской концептуальной школе Ильи Кабакова и Андрея Монастырского, входил в состав группы их самых истых последователей ("Медицинскую герменевтику"), однако затем дистанцировался как раз в тот момент, когда работа этого круга художников стала принимать контуры поэтики архива. Впоследствии он разделил с Олегом Куликом, Анатолием Осмоловским и др. усилия по обновлению ценностных горизонтов московской художественной сцены, однако дистанцировался и от них, когда их работа стала принимать контуры поэтики реальности. Ему абсолютно очевидна исчерпанность андеграундной традиции: бессмысленно реанимировать прошлое, фетишизируя его тексты и догматы. Традиции надо вернуть ее подлинный статус, т.е. она должна стать фактом истории. Однако в то же самое время ему очевидно, что с редукцией традиции исчезает последняя система, придававшая онтологический статус бытию. Масштабность и драматизм этой катастрофы должен быть осознан глубоко и ответственно: ведь слепое доверие реальности лишает дистанции и, следовательно, возможности ее постижения.

В результате, поэтика Лейдермана ставит перед собой задачу обретения новой пост-катастрофической идентичности и может быть определена негативной онтологией. Смысл этой поэтики в неизменном обращении к универсалистским горизонтам, в неизменном построении онтологических конструкций. Противостоя лапидарности поэтики реальности, Лейдерман видит особую ценность в спекулятивной изощренности, безупречной логике причинно-следственных процедур, архитектонической стройности своих онтологических моделей. Однако при этом неизменно в основу его конструкций закладывается семантический вакуум: одно из звеньев их смысловой цепочки оказывается разомкнутым. Так, поэтика Лейдермана реконструирует онтологические ценности и одновременно демонтирует их. Так, в эпоху кризиса онтологии, стремясь избежать идеологических призраков или консервативной ортодоксии он пытается валоризировать сам процесс взыскания онтологии.

При этом особой ценностью для поэтики Лейдермана обладают как раз эти зоны погашения смысла, столь разительные в контексте кристальной картезианской логики. Ведь именно они представляются чреватыми некими новыми измерениями, именно там проявляется возможность иных значений. Так по контрасту с поэтикой архива, абсолютизирующей прошлое, и поэтикой реальности, абсолютизировавшей чистое настоящее, поэтика негативной онтологии раскрывается потенциальности времени будущего. По контрасту с фетишизированным восприятием архивистов, обращенным на тексты традиции, или алчным восприятием приватизаторов реальности, обращенным на новую собственность, поэтика негативной онтологии предлагает совершенно иное, незаинтересованное восприятие. Опыт чистого видения - это единственная ценность, которую можно извлечь из процесса онтологического распада, это единственная основа, на которой можно построить пост-катастрофическую идентичность.

Очевидно, что поэтика, устремленная к чистому видению, совершенно незаинтересована в репрезентации: она не нужна ей ни тактически, ни стратегически. Ведь если тактический расчет неизменно сводит искусство к профессиональной рутине, то стратегические усилия неизбежно подводят его к тождеству с шоу-бизнесом. Подлинные смыслы ныне не поддаются коммуникации: они сохраняют характер глубоко сокровенный и невыразимый. Поэтому единственно возможная репрезентация это та, которая в полной мере предъявляет свою неэффективность и одновременно приобщает к представлению о возможности иной, нерепрезентируемой коммуникации. Только по инерции или из простодушия еще можно усматривать значимость за искусством: его единственная ценность в том, что оно дает еще повод к обретению опыта, к искусству прямого отношения не имеющего.

(Виктор Мизиано)