Михаил Гронас "Зазор"

Допустим, что мир был и остается творением Божиим. Поскольку без метафор все равно не обойтись, представим себе Бога-художника. Мы знаем, что мир меняется. Объясним себе эти изменения как стилистические. Вот Он увлекся мимесисом и вылепил человека по образу и подобию. Возрождение сменяет Cредневековье, потому что Ему наскучили религиозные сюжеты и понравилась прямая перспектива. Вот одной перспективы оказывается уже недостаточно, их много, они роятся, Ему надоедает подобие и единство, Его привлекает разрыв, конфликт, контраст фигур и красок, он становится модернистом и рисует нам Новое Время. И, наконец, Он -- современный художник. Его последние инсталляции и перформансы кажется нам бессмысленными, случайными, произвольными. Мы бродим по галлерее растерянные и даже раздраженные: "а зачем собственно все это? можно было и не приходить… из далека тащились, а ради чего, собственно? У этого молго бы и не быть автора... жулики… провокаторы… притащили с улицу какую-то арматуру. Бееее."

Современные художники несут двойной груз сомнения и пустоты. Будучи просто современными людьми они, как и все мы, переживают утрату смысла мира и нашего существания в нем. А поскольку они еще и художники, им никуда не деться от осознания того, что именно их деятельность и ее плоды находятся в авангарде всеобщего обессмысливания. В ценность произведения искусства можно только верить. А где она, эта вера?

На дне большой ямы есть еще одна яма, поменьше, и в ней ходит и ходит по кругу грустный современный художник; он ощупывает земляные стены в надежде отыскать что-нибудь, за что можно ухватиться и вылезти: веревку, корневища какие-нибудь. Или может ступеньки старинной лестницы удастся отрыть.

Выставка Верю - взгляд из ямы на дне ямы, нашаривание, попытка найти то, на чем все держится, то, от чего все зависит, что придает смысл и ценность. Центр, ось, основание, подставьте сюда то слово, которым вы привыкли это называть.

Но ведь это все ерунда! Разве современный художник -- грустный и в яме? Он же, на самом деле, вполне себе веселенький ( дай Бог каждому) , в гламурной галлерее, манипулирует техниками, привлекает внимание, обрастает связями, знакомится и ссорится, покупает и продает. Разве выставка Верю - не просто выставка, вписанная в логику арт-мира, в логику того, как это делается? Разве речь не идет об очередном жесте выдаваемом за "жесть", об отрицании отрицания, провокации во второй степени - вчера, мол, рубили иконы, а сегодня будем склеивать - делов-то? Ведь так? Почти так.

А может быть этот самый современный художник еще и держит ухо востро. На дворе - то реставрация: сон разума, мифологии, идеологии, новый клерикализм, чуть ли не религиозные войны. И может быть современное исусство просто боится опоздать к Новому Средневековью? Так? Почти так.

Часто говорят, что культура и искусство это вторая религия, религия Нового Времени. Но ведь на вторую религию народился и второй атеизм. Пары веков нам хватило на то, чтобы разувериться в автономной ценности искусства. Экономика внимания, медиаэкономика все полнее и адекватнее описывает происходящее в искусстве. Современный художник остался у дважды разбитого корыта - его собственное бессмертие, и бессмертие его творения умерли у него на руках. И художник-марксист и художник-фашист и художник-шаман - ловкие манипуляторы на рынке внимания. Так? Почти так, опять почти.

И все дело в этих "почти". У современного художника есть право на зазор, на неравенство себе - себе биологическому, историческому, социальному, профессиональному, любому. Такое же - не большее и не меньшее -- как и у любого современного человека.

Каждодневное главное чудо которое переживает всякий и почти всегда - вне-бытие -- неравенство своему телу, своей ситуации, своей роли. Вот он я телесный, вот он я социальный. Все это почти я, но не совсем я. Я хочу того, чего хотят мои молекулы, я хочу того, чего хотят мои коллеги - все это почти так, но не совсем так. Между этим, и почти, но не совсем этим -- есть зазор. И никакой чикатило не откажется по своей воле от этого зазора. И в этом зазоре - наше неодиночество. Вот он я , заброшенный, продажный, выброшенный, забытый, выжатый, ненужный, сгусток боли, падаль. Но нет, это почти я, но не я. Я - не я, я не один. Кто там маячит в зазоре, подает мне руку, подзывает? Друг, собутыльник, жена, попутчик, ангел-хранитель, отвратительный бомж в переходе? Никто?

Современный человек уже не в праве просить у современного художника вечности или веры. Не иконописцы же они на самом деле. Но художники все еще в силах подвести современного человека к центру его тяжести, ютящемуся на краю бытия. Или к пропасти за краем.

Как и любой современный человек, современный художник все еще может приостановиться, приостановить действие сил и механизмов, честно и внимательно оглядеться, и отправиться на поиски смысла здесь: в том, мире который есть, в чуде неодиночества, понимания, всеобщей связанности;

там: в церкви или вне церкви, там где настигнет, как приступ фантомной боли, современное городское трансцендентное;

или

нигде.

Поверим ему, что может. Хотя он может и обмануть.